Кто он? Истинный ли Митенька? Не может, неможет она признать ни любимого ребенка, ни ласкового сына-царя в этомокровавленном трупе. Вдруг он снова спасся, как тогда, в детстве, вдругспрятался, затаился? Скажет Марфа: «Он – царь!» – и толпа запомнит это, апотом, когда он воскреснет, как воскрес уже однажды, это признание материзакроет ему путь к трону.

Она не знала, что делать, не знала! С трудомдержалась на ногах, почти теряла сознание от страха.

Шуйский маячил кругами на своем покрытом пеноюконе; борода князя была измарана кровью, словно он недавно ел человечину.

Надо было что-то говорить. Толпа смотрела нанее враждебно.

– Да какой он тебе сын! – крикнулвдруг какой-то рыжеватый молодой мужик с бледно-голубыми глазами.

И Марфа обрадовалась подсказке.

– Надо было меня спрашивать, когда он былжив. Такой, какой он есть сейчас, он, конечно, уже не мой! – загадочноответила инокиня.

– Царица отреклась, отреклась отрасстриги! – во весь голос закричал Шуйский, который услышал то, что хотелуслышать.

Этот крик подхватила толпа и расступилась,пропуская дальше людей, которые волокли мертвого Димитрия. Вслед тащили – тожеза ноги – труп Басманова.

Царя положили на каком-то маленьком – небольше аршина – столике так, что голова его и ноги свешивались вниз. Басмановвалялся прямо на мостовой, близ этого столика, и ноги Димитрия лежали на егогруди.

– Ты расстриге в верности поклялся, пил сним и гулял с ним, не расставайся же с ним и после смерти, – ухмыльнулсярыжий.

Вдруг, словно спохватившись, он вынул из-запазухи то, что подобрал на полу во дворце. Это была личина для ряженых – тасамая, которую лишь вчера рисовала своей рукой Марина. Женское лицо с нахмуреннымибровями и суровым выражением. Марина назвала ее – Немезида.

Богиня мести. Неотвратимой мести…

– Вот поглядите! – крикнулрыжий. – Это у расстриги такой Бог, вот у него какие святые образа водворце под лавкою лежали!

И накрыл маской окровавленное лицо Димитрия, вкотором не осталось ничего человеческого.

Кто-то вынул из-за пазухи дудку, верно, взятуюу убитого музыканта, и, чуть сдвинув личину, всунул в рот мертвому царю:

– А подуди-ка! Потешь нас песнями!

Еще один москвитянин швырнул на труп грошик –как скоморохам подают. Но большинство просто подходили и ругались над трупомсамым срамным образом, причем женщины не уступали мужчинам. Одна зеленоглазаядевка ярилась пуще всех и то и дело поглядывала на рыжеватого голубоглазогомужика, словно искала у него одобрения.

Некий иноземец, пришедший утром другого дня,насчитал на трупе двадцать одну рану.

В начале мая из Москвы прибыл нарочный списьмом для матушки Феофилакты. В обители вмиг стало известно, что письмоприслал ей брат, Михаил Татищев, а в свертке было еще одно – для епископаФеодосия. У матери Феофилакты имелись свои средства для скорой связи сАстраханью, оттого, видно, брат и передавал послание опальному епископу при еепомощи.

После получения сего письма мать Феофилактапомолодела на десять лет. Согбенные плечи распрямились, мелкая дрожащая поступьсделалась широкой, вольной. Что содержалось в письме, можно было только гадать.«Небось какая-нибудь крамола супротив молодого царя!» – шептала сестра Мелания,которая иногда забегала к двум затворницам, Ольге и Дарии (келейка их стояла наотшибе), чтобы передать им монастырские новости.

Дарию догадки сестры Мелании и перепискаматушки Феофилакты ничуточки не заботили, однако Ольга после этих словнеобычайно взволновалась. В одночасье сошли на нет все труды Дарии: вновьввалились щеки Ольги, вновь обметала лихорадка ее губы, сухи и горячи сделалисьруки, а в глазах заплескалась тоска. Теперь глаза эти были непрестанноустремлены в узкое окошко, в котором маячил краешек неба. Дария видела толькосерость, или голубизну, или клочья белых облаков, или ночную тьму с проблескамизвезд, а Ольга прозревала на небесах какие-то знаки. То вспыхивала посреди небасвеча – горела, а потом вдруг начинала оплывать или гаснуть. То больнаяразличала в очертаниях облаков фигуры каких-то людей, Дарии неведомых: она иимен-то таких никогда не слышала! Кто они, этот Басманов, князь Мосальский,Молчанов, кто такой Андрюха Шеферединов?.. То Ольга читала некие огненныеписьмена, начертанные на небосклоне…

Дария не сомневалась, что у несчастной больнойначался предсмертный бред, она готова была уже послать к матушкенастоятельнице, чтобы шли со святыми дарами соборовать умирающую. Но особеннострашно стало, когда той вдруг начал мерещиться белый голубь. Ольга клялась ибожилась, что видит, видит его сидящим на оконнице, слышит трепет его крыл ислабое воркованье.

Дарья ничего не видела, ничего не слышала, ноиз жалости поддакивала бедной безумице. Вот как сейчас…

– Улетел? – спросила Ольга.

– Улетел. Может, еще прилетит, – сделаным оживлением сказала Дария, но Ольга качнула лежащей на плоской подушкеголовой туда-сюда:

– Не прилетит. Нет его больше. Это егодуша отлетела…

– Господи Иисусе! – чуть ли невзвизгнула Дария, у которой даже ноги застыли от страха. – Что ты, ну чтоты такое говоришь? Чья душа? Да скажи, Христа ради, что случилось-то?

Но сестра Ольга более не обмолвилась ни однимсловом.

Весь день и всю ночь московский народ «биллитву». Началось все прямо в Кремле. Пока одни убивали Димитрия, другиезавладели конюшнями, бывшими также в крепости, за двором пана воеводысендомирского, через улицу. Там было сразу побито двадцать пять форейторов икучеров конских, а также челядников, девяносто пять лошадей мятежники увели. Одналошадь была хромая; ее убили, кожу содрали и, рассекши тушу на четыре части,унесли с собой.