Альбина взяла полотенце, а Герман подставил руки под струю.Красноватая вода уходила в сток. Пожал плечами: сейчас этот цвет его ничуть неволновал.

Оглядевшись, они сели на лавочку в углу процедурной. Тамбыло тесновато, но обоим почему-то не хотелось садиться рядом с непрестанно,теперь как бы сонно всхлипывающей Региной Теофиловной и обмякшим Агаповым.

Герман глянул на часы. Ого, а ведь скоро истечет первый час!

– Вы верите, что удастся за это время раздобыть вертолет? –шепнула Альбина, словно подслушав его мысли.

– Поживем – увидим… – пробормотал он не без угрюмости: сталовдруг невыносимо стыдно просто так сидеть, ждать решения своей участи… тупозависеть от этого дерьма! Кое-что крутилось в голове, конечно: главным образомвспомнилось, что оружие всякого врача, кроме лекарств и инструментов, еще и слово…Но сначала ему хотелось хоть немножко утешить или хотя бы отвлечь этувстревоженную девушку.

– Так где мы с вами познакомились? – спросил с легкойулыбкой.

Она торопливо отвела глаза:

– Мы не знакомились. Но я из Нижнего Новгорода, как и вы. Училась,правда, в Москве, потом там работала и вернулась сюда буквально месяц назад.

– Я тоже.

Она кивнула:

– Да…

– Погодите, – сказал Герман. – Мы с вами что – в Москвевиделись?

Она быстро, беспомощно вскинула на него свои глаза,переменчивые, как речная вода, и тотчас опустила.

«Забавно, – всерьез задумался Герман. – Да я послевозвращения в Москву и двух слов ни с одной женщиной не сказал, тем более – стакой. Я запомнил бы ее, точно, запомнил бы!»

Внезапно неясная, расплывчатая картина влилась в сознание изыбко закачалась перед взором памяти. Но тут же, словно камень, разбившийотражение в спокойной воде, ее спугнул окрик Стольника:

– Эй, лепило, на выход с вещами. Твой вертухай концы отдатьзадумал!

Герман выскочил за дверь. Он отчетливо помнил, как захлопнулее за собой, однако, упав на колени около лежащего прямо на полу Севастьянова(а ведь кругом стояли пустые койки!), снова почувствовал рядом Альбину.

Раненый дышал громко, тяжело. Повязка на плече напиталаськровью. Герман испугался: неужели все-таки задето легкое? Тогда плохо… Плохо!Во всяком случае Севастьянову нужна более серьезная помощь, чем та, которуюможет сейчас оказать Герман. Бинты кончились, и вообще ничего больше нет.

От злости на собственное бессилие заныло сердце.

– Да, он может умереть, – бросил с ненавистью в блеклыеглаза Стольника. – Причем в любую минуту. Даже без участия Удава. – Несдержался, сделал все-таки хоть слабую попытку лягнуть!

Лицо Стольника помрачнело – разумеется, не из-за этогонеуклюжего ехидства.

– Хреновато, а? – шевельнул он губами. – Как твое мнение,Уксус Помидорыч? Тебе говорят, лепило, чего молчишь?

– Хреновато, – согласился Герман. – Если Севастьянов умрет…вас отсюда живыми не выпустят, можешь не сомневаться.

– Да ну? – издевательски вздернул брови Стольник. – А вашипоганые жизни-жистянки – так ли уже дешевы нынче? Две бабы, еще один вертухай –да и ты, браток, все-таки Налетов, а не какая-нибудь шваль подзаборная.

Итак, миф о всемогущих, знаменитых Налетовых еще продолжалжить даже после того, как судьбы их разбились вдребезги.

– Есть такое мнение, что ради вас нам дадут-таки вертолет!

– Ну, вертолет, – дернул плечом Герман. – Сюда, прямо вбольничку, он ведь не въедет, верно? До вертолета еще надо добежать. А заменитьохранников на вышках снайперами Павлу Михайловичу сам бог велел, дурак онбудет, если этого не сделает!

– Дурак будет? – задумчиво повторил Стольник. – Нет, Китаевне дурак… Но ты к чему ведешь баланду, не пойму что-то?

– К тому, что вам надо свои честные намерения как-топодтвердить. Вам нужна одна свобода, но никак не гора трупов на пути. Вы клюдям по-хорошему – и они к вам по-хорошему. Отдайте им Севастьянова, пускай онза вас, да и за нас за всех похлопочет.

– То есть как это – отдать? Ты соображаешь, что говоришь? –процедил Стольник, и Герман как-то вдруг, внезапно обратил внимание, что в ихразговор не вмешивался ни один зек. Стояли у окон, у двери, по стенам, ловиликаждое слово, но сами – ни гу-гу. Что значит авторитет вора в законе! Да,конечно, именно Стольник и был вдохновителем и организатором этого захвата.Остальные, в том числе и злобный Ваха, и молчаливый Бирюк, и поганый Удав –мягкая глина в его руках. Не говоря уже об этих пластилиновых мальчиках, Антонес Максом, из которых всякая мало-мальская сила может лепить все, что пожелает.

Поэтому Герман предпочел помолчать. Стольник сам долженразобраться, что к чему. И, надо отдать ему должное, разобрался довольнобыстро!

– Удав, возьми девчонку, – с этими словами Стольник швырнулподручному полотенце, висевшее на спинке кровати. В ту же минуту его пистолетуставился на Германа. – Перетяни ей горлышко, да покрепче… и если начнетдергаться, переломи шейку. Ну, тебя учить не надо!

– Есть налево! – хмыкнул Удав, и Герман краем глаза увиделбелый жгут, перехвативший горло Альбины. Ее лицо не очень-то отличалось цветомот белой полотенечной ткани.

– Вставай, лепило, и не рыпайся, очень тебя прошу! –Стольник повел дулом вверх. – Не только сам маслиной подавишься, но и девчонкеУдав шею переломит. Очень профессионально изготовит из нее тряпичную куклу.Понял?

Герман кивнул, пытаясь поймать мечущийся взгляд Альбины. Нувот, удалось.

– Не бойся, – прошелестел пересохшими губами. – Они тебеничего не сделают, я… я буду слушаться их.

– Ну вот и ладненько! – обрадовался Стольник. – Теперь иди кокошечку и покричи Китаева. Скажешь ему, что вертухай сам на пулю нарвался, ипо-хорошему, собаке собачья и смерть, однако мы люди гуманные и желаемнепременно передать его в объятия родной российской милиции. Передача будетосуществляться через дверь, однако если кто-то из ментов задумает лоха швырять,ты поляжешь первым, потом девке свернут шею, а другого вертухая мы им покусочкам в окошко выкинем. Толстуху в виде топленого сала в унитаз спустим.

О господи…