Теперь он видел рядом испуганные серые глаза и даже смогкивнуть: все, мол, в порядке. И все-таки понадобилось еще какое-то время,прежде чем удалось справиться с судорогой, перехватившей горло, и выдавить:

– Я в порядке.

– Можно нам уйти? – прошептала Альбина, поднимаясь и пытаясьприподнять Германа.

Он встал:

– Да, сейчас.

Повернулся к Стольнику:

– Можно вопрос?

– Ну?

Глаза у него – как мутный лед. Он почуял… почуял что-то вповедении Германа. Так матерый волк чует кровь еще прежде, чем она пролилась.

– Этот, – мотнул головой в сторону Антона, однако не нашелподходящего слова и просто повторил: – Этот за что сидит, не знаешь?

Показалось или будто прошелестело, провеяло что-то ввоздухе? Нет. Антон еще ни о чем не подозревает, не догадывается, что его ждет.Огрызнулся:

– А тебе какое дело?

– Да уж больно ты профессионально рассуждал об удушье. Заверсту видно знатока.

– Неужели у нас еще один Удав объявился? – хмыкнул Стольник.– Да это просто серпентарий какой-то. Слышь, Удав? Не боишься конкуренции?

– Що це? – спокойно отозвался из коридора Удав. Нет, он,похоже, не боялся конкуренции.

– Ну, колись, малолетка, за что срок тянешь, – сказал междутем Стольник. – Порадуй нас с лепилой. Всегда приятно полюбоваться на свершениямолодого поколения!

Антон нервно облизнул губы и обменялся невообразимо быстрымвзглядом с Максом. Для Германа этот взгляд был то же самое, как если бы Антонскомандовал дружку: «Работаем по схеме номер два!» – или что-то в этом роде.Наверняка у них были заготовлены приличные легенды на всякий случай, навернякатакие случаи уже возникали, поэтому мальчики не особенно встревожились. А зря…а зря!

– Ну, я… шлепнул нашего лейтенанта, – с должной развязностьюбросил наконец Антон. Даже с некоторой гордостью!

– Неужели мента? – вскинул брови Стольник, но тут же качнулголовой: – Хотя нет. О таком герое ого-го весть как разнеслась бы! Какого желейтенанта шлепнул ты, дитятко?

– Да самого обыкновенного, из части, где служил, – кривоулыбнулся Антон и зачастил: – Сам не знаю, за что он меня невзлюбил. Доставалпо-черному! И в тот раз… Сменился, помню, с первого караула в десять вечера.Шесть часов «под ремнем» был. Пришел в казарму, только заснул, и сразу будят:вставай, мол, командир тебе снова приказал в караул – бегом! Я портянки сталнаматывать, левая хорошо легла, а правая хуже, сапог очень жал.

– До чого тут портянки? – подал голос Удав.

– Сразу видно, в армии ты не служил, – мрачно кивнул Антон.– Ты попробуй походи, когда сапог жмет! Помню, четыре часа утра было, когда я кдереву прислонился, сапог снял и начал портянку перематывать. А тут, как черт сгоры, наш лейтенант из-за куста! Поставил меня по стойке «смирно» босой ногой вснег и велел так стоять, покуда он дома чаю не попьет. Я так и стоял, околелвусмерть. Вдруг со спины слышу шаги – он! И еще командует: на месте – шагоммарш! Тут я его и срезал. Господи, ну зачем таким людям на свете жить?

Антон опустил голову.

– Ду-шев-но… – протянул Стольник. – А приятель – такой жезверь или помягче норовом вышел?

Он повернулся к Максу, который истово шевелил губами, ужеготовый извергнуть свою порцию тщательно затверженной лжи, однако у Германакончилось терпение:

– Интересно, это вы сами в журнальчике каком-нибудь сиюжалостливую историю откопали или Хинган легенду состряпал?

– Хинга-ан? А при чем тут Хинган? – Это Стольник.

– Что еще за Хинган? Не знаем мы никакого Хингана! – ЭтоАнтон с Максом в два голоса, звенящих истерическими нотками. Не ожидали, псы…

И еще какой-то звук, напоминающий короткое, потрясенноеаханье, раздался рядом с Германом. Покосился – Альбина. Ладонь прижата к горлу,глаза огромные, испуганные, а в глазах такое…

Но Германа уже ничто не могло остановить. Стиснул руки заспиной, пытаясь удержать остатки самоконтроля:

– Хинган здесь всего лишь при том, что в компании с ним этидвое в ноябре позапрошлого года убили девочку по имени Дашенька Смольникова. Нуа что с ней сделали перед смертью – пусть подскажет воображение. Наверное,тогда эта тварь и почерпнула столь глубокие знания об ощущениях человека,которого душат перед смертью…

Но вдруг ломкое, обманчивое спокойствие разбилось вдребезги.Герман метнулся к Антону, вцепился в его горло, стиснул, рывком приподняв сматраса:

– Ну как? Ты кончаешь? Тебе хорошо? Ей даже семи лет еще небыло, семи лет!

И согнулся дугой, захлебнулся почти невыносимой болью отсильнейшего удара по почкам.

Герман упал. Подобрал колени к подбородку, пытаясьвосстановить дыхание.

Альбина тотчас оказалась рядом, платком отирала его лицо, покоторому катился холодный пот.

Проморгавшись, Герман увидел слезы на ее глазах. И вдругего, с новым приступом боли, пронзило ощущение, что она знает…

– Вставай! – Резкий окрик Стольника. – И впредь грабки непротягивай. Ты здесь – такой же кандидат в покойники, как остальные. Подумаешь,прокурор выискался. Что же еще про 117-ю [5] не прокричал? Здесь я хозяин,понял? Я – и прокурор, и адвокат, и все прочее. Так что помалкивай, если житьне надоело. А ты…

Он обернулся к Антону, и тот, мелко суча ногами, началотъезжать по матрасу, прижимаясь к стенке. Макса уже не было видно: скользнулпод кровать. Однако Бирюк, повинуясь жесту Стольника, перевернул ее и выдернулАнтона.

– Ну что, мальцы? Нет ничего тайного, что не стало бы явным,как принято выражаться на вольной воле. Вы кому лапшу на уши вешать задумали?Давайте, колитесь: правда все то, что про вас лепило наплел, или нет?

Ответа не требовалось: достаточно было взглянуть напозеленевшее, резиновое от страха лицо Антона. Макс вообще лежал, сжавшись вкомок…

И вдруг Антон завыл:

– Да мы сами, что ли? Мы, может, и не хотели! Нам сказали,денег дали, ну и… А Хинган сам, что ли?..

Он подавился словами, когда на него упал взгляд Стольника: