Еще раз огляделась, пытаясь воскресить в себе чувствосвященного ужаса. Она в тюрьме! Ну, предположим, не в тюрьме, а в колонии, вИТУ ь 18, – но все-таки!

Однако санчасть была похожа на любую заштатную больничку вэпоху кризиса, то есть находящуюся в традиционно-бедственном состоянии.

– Пошли, дорогая, – сказала появившаяся толстуха. – Душхочешь? И баиньки, да?

– Да… – эхом отозвалась Альбина, засыпая на ходу. Во всякомслучае, она совершенно не помнила ни душа, ни чаю, ни процесса укладывания.

Проснулась от осторожного похлопывания по плечу:

– Пора, пора вставать!

Открыла глаза, пока еще слабо соображая, села – и вцепиласьв кровать, чтобы не упасть от сильнейшего головокружения. Время вдруг пошлозакручивать тугую спираль, откатываться назад… Все кошмары начинались с самогоначала, потому что к началу их Альбина и вернулась: в дверях, слабо освещенныйсзади, стоял высокий человек в белом халате, и луч света очерчивал его четкийпрофиль, словно бы раскаленным лезвием обводил: нахмуренный лоб с упавшей нанего светлой прядкой, хищный нос, твердые губы. Нервно дернулась щека, ичеловек прижал ее пальцем.

«У него тик, – в точности как тогда, подумала Альбина. –Нервный тик!»

* * *

Герман пальпировал Стольнику печень, когда в коридоре вдругчто-то длинно, раскатисто треснуло.

«Разбили, что ли?» – мелькнула мысль.

Он вскинул брови, оглядываясь, и тут, на полуобороте, поймалнапрягшийся взгляд Стольника. Его блеклые глаза как бы вцепились в Германа, неотпуская его. И опять громыхнуло.

Германа обдало холодом. Выстрел! В коридоре стреляют!

Он метнулся к двери, инстинктивно-защитным движениемприкрывая собой распластанного на кровати Стольника, и пропустил его рывокследом. Почувствовал только удар, едва не переломивший шею.

Глухо ахнув от боли, рухнул на колени, упираясь руками впол. Стольник клещом вцепился в волосы, круто закинул голову назад, глянулсверху в полуослепшие от боли глаза:

– Хочешь жить – не дергайся!

И, пнув в поясницу, заставил встать, погнал к двери.

Еще слабо соображая, Герман вывалился в коридор и какой-томиг стоял, непонимающе всматриваясь в завесу зловонного дыма, в которойметались темные фигуры. На него налетела Регина Теофиловна с огромными, белымиот страха глазами, рот приоткрыт в сдавленном крике, руки заломлены за спину.Ее сильно толкал вперед, как Германа – Стольник, какой-то человек смрачно-искаженным лицом, в первую минуту показавшийся незнакомым. Следом другойтакой же гнал контролера Агапова. Севастьянов, только недавно впустившийГермана в помещение больницы, лежал в углу, уткнувшись лицом в пол. По спинерасплывалось кровавое пятно.

Герман рванулся к нему, вмиг забыв обо всем, играючистряхнув тяжесть, которая висела на его плечах, но его сильно, больно ткнуломеж ребер, а голос Стольника повторил:

– Я же русским языком сказал, лепило: не дергайся, коли житьхочешь!

И тут до Германа разом дошло, что все это значит:неподвижное, окровавленное тело в углу, остановившиеся глаза Регины Теофиловны,треск выстрелов, ствол, упершийся в его бок… То, о чем он только читал ислышал, что всегда происходило где-то когда-то в другом месте… Это случилось сним самим, сейчас… это происходит здесь!

Еще один человек вынырнул из дыма, и Герман, помнится,мимолетно удивился, узнав Бирюка: как, и он в этом деле?.. Бирюк повел стволомавтомата:

– Все к стене!

Стольник опять сильно толкнул Германа вперед. Рядом влипли встену Агапов и Регина Теофиловна. Стольник, выглядевший нелепо и жутко в одномисподнем, но с пистолетом в руках, обежал всех взглядом, будто искал кого-то;Герман, словно впервые, увидел на его шее татуировку: паук ползет к уху. Егопередернуло.

Стольник, нахмурясь, метнулся в дверь палаты.

Раздался крик. Стольник появился, волоча за собой женщину;сильно толкнул – она упала бы, не подхвати ее Герман.

Эта была, очевидно, та самая девушка из благотворительногофонда. Она уже успела одеться, Герман вдруг, с неожиданно проснувшейся остротойощущений, почувствовал ладонью мягкость ее кашемирового джемпера. Это былонелепо, ненужно, не отсюда, и он тотчас забыл об этом. Выпрямился у стены,поддерживая прильнувшую к нему девушку.

Бирюк поднял автомат…

«Неужели прямо сейчас расстреляют – и все?..»

Черные злые глаза встретились со взглядом Германа, сузились;Бирюк опустил автомат.

– Вы заложники, – негромко сказал Стольник. – В кино видели?Будете сидеть здесь, пока Китаев и его придурки не выполнят наших условий.Начнете ерепениться – мы над вами всяко извращаться станем. – Он хмыкнул,словно хотел обратить свои слова в шутку. И опять обежал рысьим взглядомстоящих у стены: – А где еще двое?

Заключенный, который тащил Агапова, зло ощерясь, открылчетвертую палату, вытолкал оттуда полусонных, ничего не соображающих Антона иМакса, держа их за загривки, как нашкодивших котят:

– Смотрите, чего нашел!

– А, да это же свои, – обрадовался Стольник. – Ну что,сявки, способны понять, хрен из хрен?

Антон мелко закивал, Макс тоже слабо зашевелил головой.

– Кто не с нами, тот против нас, – усмехнулся Стольник. –Вас к стеночке прислонить или желаете на вертолете покататься? Надоело небосьтут ежиков пасти, охота погулять?

Макс отпрянул с выражением равнозначного ужаса перед обеимиперспективами.

– А куда лететь? – хрипло спросил Антон, увернувшись с путиеще двух заключенных, которые выскочили из кабинета Германа и разбежались попалатам, повинуясь приказу Бирюка: «Блокируйте окна! Завалите кроватями!»

Поднялся грохот. Стольник поморщился:

– Дергать отсюда решили те, кому обрыдло срока мотать. Выеще молодые, можете свои восемь или сколько там потерпеть, а нам с Бирюком иВахой нету интереса тут до смерти досиживать. Ребятки тоже гульнуть решили поКавказским горам, так что – решайтесь.