Мальков вывел. Мирзоев отнял у умников все деньги и осталсявполне доволен. А Петюня сумел надолго заинтересовать чеченца своей персоной, ивзаимовыгодное сотрудничество продолжалось вполне успешно по сей день.

Так что Петька Мальков прежде всего человек Мирзоева, апотом уж Подосинского. Цитрус только одного не понимал: почему эта простаямысль не пришла ему в голову чуть раньше?

И что теперь делать? Вызывать своих ребят-боевиков, просить,чтобы охраняли от чеченцев? Придется объяснять – почему. Врать, сочинять что-тогероическое – опасно. Руководитель боевиков Степан Казанцев, бывшийчемпион-пятиборец, непременно начнет выяснять подробности через своихсолнцевских братков. И многое может узнать, а потом с удовольствием публичноразоблачит, изничтожит.

Говорить правду невозможно. Весь этот расово неполноценныйклубок, чеченец Мирзоев, еврей Подосинский… нет, не поймут его товарищи попартии. Не отмоешься потом.

Значит, выпутываться надо самостоятельно. Никакие доблестныесоратники на помощь не явятся и грудью от чеченской пули не заслонят. Так-товот, ура-Цитрус.

Лицо Карла стояло перед глазами как живое. Рядом зыбкомаячило прекрасное лицо фальшивой корреспондентки, похожей на Ирину в юности.Но остальное терялось в вязком черном тумане.

Цитрус вдруг вспомнил своего приятеля, якутского поэта,студента Литературного института, с которым общался в начале семидесятых, внезапамятные «брючные» времена.

Однажды, выглушив за ночь около двух литров водки, якут нарассвете вышел из общежития на улице Добролюбова и очень удивился, обнаружив,что стоит у знаменитого рижского Домского собора. Долго соображал, гденаходится, в какой стране, в каком городе, и вообще, «какое нынче на дворетысячелетье».

Позже он клялся, что совершенно не помнит, каким образомдоехал до вокзала, как купил билет и сел в поезд, купейный был вагон илиплацкартный. Черная дыра в памяти. Глухая пустота. Однако, чтобы проделатьдолгий путь от общежития Литинститута до Домского собора, не попасть при этомни под машину, ни под поезд, ни в милицию, ни в психушку, надо довольноприлично выглядеть, связно говорить, деньги заплатить за билет.

История с якутом так потрясла воображение молодого поэтаЦитруса; что он потом даже у какого-то психиатра поинтересовался: может такоебыть? Психиатр ответил, что бывает всякое. У коренных северных народовособенная генетика. Им пить вообще нельзя. Во-первых, моментально спиваются,во-вторых, совсем себя не контролируют. В Канаде, например, на БаффиновойЗемле, где живут эскимосы, строжайший сухой закон. Но якутский поэт скореевсего приврал для красоты.

Сейчас, путаясь в закоулках своей памяти, Цитрус без концаподходил к одной и той же черной яме. И ему стало казаться, что онпроваливается в пропасть, летит вверх тормашками в холодной свистящейбесконечности, на лету переходит в другое измерение, то вырастает, тоуменьшается, как Алиса в Стране Чудес, и если вынырнет, то может оказаться гдеугодно – в Риге у Домского собора, у белого кролика за чайным столом, уэскимосов на Баффиновой Земле или в собственной квартире в компании КарлаМайнхоффа.

– Алиса… – произнес он громким шепотом. – При чем здесьАлиса? Я никогда не читал эту дурацкую английскую сказку. Я что, совсем спятил?А может, мы не только пили, но и кололись?

Задрав рукава свитера, он стал при ярком свете разглядыватьсвои локтевые сгибы, но никаких следов иглы не обнаружил.

Он и не мог их обнаружить. При наркодопросе обычноиспользуются специальные инсулиновые иглы, очень тонкие. Точки от уколовостаются крошечные и заживают моментально.

Было три часа ночи. Он выпил две таблетки седуксена, забилсяпод одеяло, успел провалиться в тяжелый нездоровый сон и не слышал, какоткрывается железная дверь его квартиры.

Вспыхнул свет, одеяло сдернули. Он открыл глаза и увиделчерное дуло у переносицы.

Цитрус машинально поднял руку, чтобы потереть сонные,полуслепые от яркого света глаза, и тут же получил чудовищный удар в живот,скатился с тахты на пол.

Их было трое. Стандартные, квадратные, тупорылые. Одинрусский, двое кавказцев. Они кинули ему на ковер джинсы и свитер, но ботинкинадеть не дали. Еще несколько раз ударили, предупредили, что, если рыпнется подороге, пулю получит моментально. Так, босиком, он спустился по лестнице.Совершенно не почувствовал ледяной корки под ногами, пока шел к черному джипу.

– В чем дело? – тихо спросила Алиса, чувствуя, какподкашиваются колени.

– Небольшая формальность.

– Но мы можем опоздать на самолет!

– Не волнуйтесь. Давайте не будем задерживать очередь.Пройдемте со мной, – полицейская быстро схватила со стойки паспорт и билеты.

– Подождите, почему вы взяли мои документы? – возмутиласьАлиса.

– Вам все вернут, не волнуйтесь. Не забудьте свои чемодан.

– Но я должна сдать его в багаж!

– Сдадите позже.

Алиса увидела, что рядом с ними стоит не только эта женщина,но еще двое мужчин-полицейских.

– Мамочка, я боюсь, – прошептал Максим;

Могу я знать по какому праву нас задерживают? – нарочито бодрымголосом поинтересовалась Алиса. – Кто будет нести ответственность, если мыопоздаем на самолет?

– Если возникнут проблемы, мы дадим вам возможность поменятьбилеты.

В сопровождении трех полицейских они вошли в неприметнуюдверь, на которой не было никакой таблички. За дверью оказалось просторноепомещение, несколько столов с компьютерами, много народу в полицейской форме ив штатском, гул разговоров, мелодичное позванивание телефонов. Кто-тососредоточенно глядел в экран компьютера, кто-то перекусывал, присев на краешекстола. На Алису и на Максима не обратили ни малейшего внимания.

В глубине была еще одна дверь. За ней – маленькаяпрокуренная комната без окон, с одним письменным столом и парой стульев. Застолом сидел молодой человек в полицейской форме. Женщина зашла вместе с ними,передала молодому человеку документы, что-то тихо проговорила на иврите иудалилась.

Молодой человек принялся листать паспорт, потом, как быспохватившись, вскинул глаза:

– Присаживайтесь, пожалуйста, Алиса Юрьевна, – ироизнес онпо-русски без всякого акцента, – меня зовут Аркадий Кантор, я сотрудникдорожной полиции.

– Господин Кантор, по какому праву нас задержали? Мы можемопоздать на самолет, – Алиса старалась, чтобы голос не дрожал, хотя, в общем,это не имело значения.