Отец Кристы фыркнул и отвернулся от меня. Ариадна вновь стала средоточием всех взглядов.

– Чтобы госпожа-старший-председатель могла отрегулировать гибридизацию в соответствии с гомеостазом пассионария, ей необходимо перейти на ручное управление. Иными словами, авторизироваться в том, в кого вживлен имплант. Но сквозной авторизации, подобно той, которой Дедал присоединяет нас к себе, недостаточно. Наша физиология и ваши трудности – тому подтверждение. Полная авторизация дала бы необходимый контроль над мозгом и телом человека…

– …но убила бы личность, – это знал даже я.

– Если только бактериальный препарат и сила, приложенная госпожой-старшим-председателем, не вымерены с такой математической точностью, что полная авторизация останавливается на идеальных тысячных до уничтожения личности.

– Маловероятно, – возразил Лак Бернкастель. – Госпожа-старший-председатель думает массивами. У нее нет элементарных единиц мышления, которые позволили бы ей сфокусироваться на чем-то столь малом, как один человеческий мозг.

– Полагаю, Минотавр предоставил ей много попыток поработать над собой.

Ариадна провела рукой по стопке папок, которые успела изучить, а затем взглянула на ту единственную, что лежала рядом с Лаком Бернастелем.

– У ваших сотрудников лучшее образование во всей Европе. С профессиональной точки зрения нет ничего, что мог сделать Минотавр и не могли они.

Мерит Кречет скупо пожала плечами:

– Хольд талантлив. У него нездешний ум.

Я не сомневался, что этот факт Ариадна учла одним из первых.

– Точность измерений не играла роли. Вы не знали, что измерять. Но большое количество попыток позволило бы вам найти опорные значения и развернуть вычисления вокруг них. Полагаю, среди ваших теоретиков не нашлось человека, которому хватило духа, ненависти или нездешнего ума, чтобы резать наживую мозг госпожи-старшего-председателя. Столько раз, сколько требовалось, пока она искала нужную пропорцию силы.

Голос Ариадны звучал так технично и ровно, что в словосочетании «количество попыток» я почти не расслышал слово «людей».

– Сколько?.. – спросила Ольга у Мерит Кречет. – Сколько их было?! – рявкнула она, потому что ученая молчала.

– Тридцать два, – ответил Роман Гёте. – Тридцать два неизлечимо больных человека продали нам свою смерть. Но давайте без популистских выводов. Мы не живодеры, никто не шел на убой. Вы все поняли бы, госпожа Дедал, если бы видели, с какой радостью эти люди подписывали соглашения о страховых выплатах, полагающихся их семьям в случае смерти испытуемого. Никому из них не нужно было выздоровление – они молились, чтобы у нас не получилось. Я был свидетелем и гарантом каждый этой молитвы, каждого оплаченного университета, недвижимости, кредита. Разве это не подвиг духа? Разве не лучшее, что может сделать человек, обреченный на смерть? Умереть полезным.

– Вы… – Ольга сдавленно вздохнула. – Она же убила всех этих людей… выжгла авторизацией мозг…

– Их убили болезни и подпись в соответствующих документах. Итого – тридцать два щедро оплаченных шанса помочь родным и сохранить человеческое достоинство. Постельная смерть не была бы так милосердна.

– Да, это сложно… – поджала губы Мерит Кречет. – Но только в масштабах один к одному. Когда мы говорим о будущем… о глобальном человеческом завтра… мы говорим о космическом корабле в учебнике истории. Никто из тех, кто строит его сейчас, не окажется на борту.

– Замолчите! – Ольга хлестнула папкой по столу. – Ради всего святого… Спасать людей – достойный повод убивать их, вот что вы пытаетесь сейчас сказать! Но я не ваша совесть, Мерит. Меня этим не успокоить.

Ученая поморщилась, но промолчала.

– Скорее всего, часть этих людей погибла еще при Пройссе, – продолжила Ариадна. – Минотавр об этом знал. Но вы скрыли то, что он никогда не принял бы, – авторизацию госпожи-старшего-председателя в голове каждого, кто получит имплант. Не только ее пассивное фоновое присутствие на уровне системы, но активный доступ к телу и разуму, посчитай она это нужным.

Отец Кристы резко опустил ладонь на стол:

– Я один не понимаю, что в этом такого?

Какая-то угрожающая вибрация поползла по воздуху, когда Роман Гёте продолжил говорить – так вкрадчиво, что почти шепотом:

– Хорошо, коллеги. Зайдем с другой стороны. Сколько стоит жизнь?

Мы молчали. Отец Кристы любезно подсказал:

– По вашему курсу жизнь стоит жизнь. А мы – плохие, потому что пытаемся выбить скидку.

– Но это наш выбор! – воскликнула Ольга. – Им же вы сунете в голову кусок плоти, зараженный чужим сознанием, и не дадите выбирать!

– Значит, жизнь дешевле выбора? – прошелестел Роман Гёте.

– Госпожа-старший-председатель делает это не ради людей, – сказал Лак Бернкастель.

– А мы делаем это не ради нее. Было бы странно иметь один бизнес-эффект с такого глобального процесса.

Энтроп утомленно потер лоб.

– После тридцати двух неудачных попыток должны были идти удачные… – пробормотал он, прикрыв глаза ладонью. – Затем – контрольный прототип в лице Охры-Дей. Ян сделал из нее выставочный образец, как еще один довод для наблюдательного совета, я правильно понимаю? Если человек, ответственный за проект, ставит публичный эксперимент над любимой супругой, матерью своих детей, очевидно, он уверен в результате и не рискует ее жизнью.

– Вот видишь, – промолвил Роман Гёте. – Ты почти убежден.

Лак Бернкастель сложил руки на столе и обратился к ученой:

– Чем вы располагаете сейчас, госпожа Кречет?

– Шесть готовых имплантов. Десять людей в резерве.

– И на что рассчитан бизнес-план?

– Семьдесят две имплантации в первый год, – ответила ученая.

– Семьдесят два спасенных человека, – вторил Роман Гёте.

– Семьдесят две новые функции, – услышал Лак Бернкастель. – Я только одного не понимаю. Если у вас есть обследованные, готовые к имплантации люди, что за фокус ты сейчас пытаешься провернуть с Аделиной Верлибр?

Отец Кристы покачал головой:

– Я же не зверь какой-нибудь. Ада – мать моей дочери. Считай, я несдержанно пользуюсь своими новыми привилегиями.

Лак Бернкастель медленно откинулся на спинку стула.

– Так это ты… Ты будешь управлять проектом как проектом. Защищать его перед наблюдательными советами, когда вы соберете достаточно результатов. Вместо Яна.

Роман Гёте промолчал.

– Ты же знаешь, что, в отличие от Обержинов, твоей истории про «мать моей дочери» никто не поверит.

– Бернкастель. – Отец Кристы утомленно вздохнул. – Я умею быть убедительным. А моя дочь умеет громко плакать.

Он сказал это так снисходительно, будто больше она ничего не умела, и на секунду я подумал, что вывихнул себе палец.

– Шесть имплантов недостаточно, – сказала Ариадна. – Минотавр больше не станет вам помогать.

Роман Гёте поморщился:

– Право, не знаю причину всеобщего фаворитизма по отношению к этому молодому человеку, но дела в квартале решаются так: с тобой либо договариваются, либо заменяют.

– Искру вы заменить не сможете, – процедила Ольга.

– И не собирались. Вы нам ее отдадите.

– Черта с два!

– Партнерские отношения с Дедалом – не моя область. – Отец Кристы снова посмотрел на часы. – Но уверяю, так все и будет. Вы можете тратить свое время, наше, можете торговаться и кричать, однако ГСП уже нашла способ договориться с тем, кто, по-вашему, никогда не примирился бы с правдой. Ей будет что предложить и вам.

– Разумеется! – рявкнула Ольга. – Ведь теперь его жизнь зависит от ее решений!

Роман Гёте поморщился:

– Не будьте дурой. Интриги и шантаж живут лишь в костюмированных