Он проворчал:

– Суть человека… А какая она? Если ребенка невоспитывать, а отнести в лес, каким вырастет?

– Погибнет, – возразила она.

Она видела, как он поморщился, будто хлебнул вместо молокапростокваши.

– Ты можешь, – сказал он раздраженно, – невозражать на все просто потому, что возражать обожаешь? А если бы не погиб?Каким бы вырос?.. Точно – не человеком!

– А кем?

Он отмахнулся.

– Не знаю. Человеком делают родители. И такие же детина улице.

– То ребенок, – возразила она и подумала, что всамом деле возражает просто автоматически, ну как можно не возразить, когдаслышишь этот самодовольный занудный голос, полный грубой мужскойуверенности. – А то – взрослые!..

– Воспитывать нужно всех, – обронил он задумчиво.

– Так не бывает, – сказала она.

– А жаль, – медленно сказал он, – надо бычто-то такое придумать… чтобы и взрослого… всю жизнь…

Прошли мелкий перелесок, затем и тот кончился, луна сновазаливает мир серебряным неживым светом. Теперь она отчетливее видела волхва иего очень задумчивое лицо, будто вот сейчас взялся решать сложнейшую задачу,как воспитывать и взрослого, воспитывать всю жизнь, а под ногами ямы, коряги,острые сучья, все это перепрыгивает будто не он, а его тело, а он там внутримыслит и решает какие-то сложные задачи, зануда полосатая.

– Всю жизнь? – переспросила она. – И что этобудет за жизнь?

Он не ответил, прислушиваясь, лицо стало сосредоточенным.Она спросила сердито:

– Что, снова умная мысль пришла? И никак не можетпродолбиться в твою литую голову?

– Кричат, – ответил он. – Вон оттуда.

Она прислушалась, в тишине слышно только, как верещат ночныесверчки да в дальних деревьях испуганно вскрикнула, увидев дурной сон, мелкаяпташка.

– Не слышу!

– Но крик от этого не затих, – пробормоталон. – Пойдем быстрее!

Она поневоле помчалась следом, потому что он даже неоглянулся, с ним ли она, так пронеслись через кусты, перемахнули через каменныйгребень, и только теперь услышала пронзительный женский крик. А потом еще иеще. Кричали как женщины, так и орали мужчины, кто испуганно, кто в ярости.

Последние деревья расступились, впереди долина с кучкойдомов, крайние объяты огнем. В багровом свете ликующего пожара мечутсяугольно-черные фигурки, одни с ведрами, другие с баграми, заливают огонь ирастаскивают бревна…

Олег вбежал в мечущуюся и галдящую толпу, с ходу началраспоряжаться быстро и умело. Его сразу же послушались, толпа мужиков разобраласарай, на который перебросилось пламя, бревна залили водой и дорогу к другимдомам пожару отрезали достаточно быстро.

Потушить оказалось легко, чересчур легко, как решилаБарвинок, сгорел всего один дом и четыре сарая, а скарб успели вынести почтивесь.

Она сразу же обошла раненых и обожженных, в ней мгновеннопризнали лекаря, а волхв расспрашивал мужиков, что стряслось, был ли пожар подурости или по умыслу.

– Какая дурость, – ответил один с досадой. –Четвертый раз за месяц! Кто-то пускает красного петуха.

– Но выследить не удается, – добавил второй.

Олег бросил на Барвинок выразительный взгляд. Онанахмурилась, везде у него происки колдунов, это уж слишком, всегда где-то данаходится сумасшедший или обозленный, начинает поджигать соседей, пока неотыщут и не забьют на месте, не дожидаясь прибытия властей.

Она зябко повела плечами, воздух посвежел, на востокезловеще алеет, но уже не пожар, рассвет подступил незаметно, над головойпронеслась первая стайка громко чирикающих птиц.

Олег взял ее за локоть, глаза очень серьезные:

– Если хочешь остаться перевести дух и набить своюненасытную утробу…

Она поинтересовалась мирно:

– Но идти надо сейчас?

– Да.

– Тогда пойдем, – сказала она. – Чего стоишь?

Снова он выглядел удивленным настолько, что едва неотпрянул, не соображая, как это она вдруг превратилась в кроткую овечку, совсем соглашается, ни с чем не спорит, а это в мужской трактовке называется «онаменя понимает». Еще лучше, когда звучит: «Только она меня понимает».

– Гм, – произнес он как-то неуверенно, – ну,пойдем…

«Ничего, – подумала она мстительно, – ты еще всюменя не видел! Я тебе, гад полосатый, такое покажу, что запрыгаешь, как рыба насковородке. Я тебе отомщу за все свои обиды, ты еще не знаешь женщин. Мы –страшные зверюки…»

Село осталось позади, Олег шагает, не оглядываясь, онахотела было спросить, почему бы не на конях, одних уже бросили на постояломдворе, смогут бросить и следующих, если что не так, однако волхв свернул,перебрался через вздыбленный острыми камнями гребень, и Барвинок, догнав,увидела изрезанную широкими трещинами и заваленную упавшим лесом землю.

Олег оглянулся, она снова увидела в его странных глазахсочувствие.

– Видишь, на коне никак.

– Я ничего не сказала! – запротестовала она.

– Да? – переспросил он. – Значит, твояхорошенькая мордочка говорила громко. Даже кричала. И топала лапками.

Она тут же оживилась, переспросила жадно:

– А у меня хорошенькая?

– Мордочка? Да. Как у лисички.

Она уцепилась за это лишнее уточнение, спросила снова:

– Только мордочка?

– Нет, – ответил он, – ты вся… это… ну… ага.

– А почему как у лисички?

– Хитрая, – объяснил он серьезно. – Лисичкатоже хитрая. Зайчиков дурит, волков, даже медведей…

Он умолк, она уловила недосказанное, там кроется зловещеепредостережение, что лисичка всех может обмануть, кроме человека, а вот он,волхв, человек, да еще какой у-у-умный…

«Ладно-ладно, – подумала она мстительно, – я тебепокажу умного. Я тебе покажу человека, кабан несчастный. Я тебя в бараний рогскручу, гад подколодный…»

Впереди россыпь роскошных цветущих кустов, пчелы и бабочкисуетливо перелетают с цветка на цветок, ветерок донес приторно-сладкий запах.Олег бросил в их сторону недобрый взгляд, поднял руку, трогая торчащий из-заспины лук, Барвинок видела, как пальцы замерли, трогая отполированное дерево,словно волхв колебался: вытащить или не стоит, наконец вздохнул, убрал руку ирешительно пошел дальше.

Ветки резко распахнулись сразу в трех местах. Встревоженныепчелы взвились с сердитым жужжанием, навстречу выбежали загорелые оборванцы,все с оружием, злые и решительные.