Пугливо выглядывая, она видела, как волхв все еще зло иточно бьет жуткими стрелами, что пронизывают летающих тварей, словно копья.Гарпии падали, как подстреленные вороны, яростные крики сменились воплямистраха. В небе осталось три уродины, орали и в жутком страхе хлопали крыльями,набирая высоту, а когда превратились в едва различимые точки, сделали круг иначали быстро удаляться.

Олег огляделся, упер лук рогом в землю, особых усилийБарвинок не заметила, снял тетиву деловито и легко. Барвинок поскорее вылезла,перепачканная землей так, будто рыла там нору для жилья, испуганная итрепещущая.

На поляне не меньше полутора десятков этих гнусных тварей,одна даже повисла поперек ствола, под которым Барвинок пряталась.

– Черный Маг прислал? – спросила она трепещущим,как бабочка крыльями, голосом.

Он кивнул.

– Конечно. Они на людей вообще-то не нападают. Развечто кучей на одного… А так отбиваться от них легко, они уже знают. Значит, имвелено. Строго-настрого.

– Но не волшебством, – уточнила она. – Иначебы те трое не стали удирать.

– Да, – согласился он, – им просто приказали.Значит, волшебством зря не разбрасывается. Это хорошо. У нас есть шанс…

– У нас? – спросила она. – Вообще-то я всенадеюсь тебя отговорить.

– От чего?

– От безумной идеи, – отрезала она, –здешнего мага мне совсем не жаль, этот гад еще похуже тебя. Но нельзяуничтожать магию везде, где на нее натыкаешься.

– Можно, – ответил он. Подумал и добавил: – Инужно.

Она сказала зло:

– Не боишься, что однажды ударю в спину?

Он подумал, очень серьезно посмотрел ей в глаза.

– Вообще-то такую возможность допускаю.

– И все-таки берешь с собой?

Он кивнул.

– Одинокие люди заводят собак, кошек, хорьков… Кто-торазговаривает с коровой или козой… Знавал одного, общался с рыбами в озере. Явот завел тебя…

Она сказала, сразу ощетиниваясь:

– Я не рыба! Я кусаюсь!

– А еще и царапаешься, – добавил он. – Ну,предполагаю.

– Ты лицемер, – сказала она обвиняюще. –Сражаясь с колдунами, сам хватаешься за волшебство! У тебя лук чародея, будешьспорить? А эти амулеты на все случаи жизни?

Он поморщился.

– Предлагаешь выходить безоружным? Тогда зачем в тойдеревне бросала камни в собак? Подпустила бы и дралась на равных: зубами икогтями. Вон они у тебя какие.

Она перехватила его взгляд на свои перепачканные землейруки, попыталась вспомнить смятенно, царапалась уже или еще нет, что это он оее длинных ногтях, мог бы и заметить, что с ними красивее, какой грубый, другиетолько и твердят о том, какие красивые, знают, как женщине польстить ипонравиться, а это сказал только сейчас, когда под ногтями земли больше, чемвозле вырытой могилы…

– Грубый ты…

Она осеклась, нечто мелькнуло на периферии зрения. Онаповела взглядом, охнула и вскинула голову. В зените по небосводу ширится кольцостранной зловещей радуги, просто невероятной, привычная радуга всегдакоромыслом, обеими концами в землю, чаще – в воду, а в этой что-то отболезненного нарыва, хотя те же цвета, только нечто в них очень нездоровое…

Радужное кольцо разрослось на полнеба, пурпурный крайпотемнел и стал фиолетовым, а затем и вовсе черным. Соседний цвет, оранжевый,сперва превратился в красный, побагровел и тоже стал черным. И все цвета, будтоумирают на глазах, проходят через всю гамму, превращаясь в ночь среди ясногодня.

Чернота сперва шла узеньким слоем, затем все шире и шире,захватывала радугу, пока вся не стала мрачной и зловещей. Барвинок тряслась отнепонятного ужаса, солнце в недобром кольце, и даже оно не может разомкнуть этусмертельную хватку.

Олег поглядывал больше на ее потрясенное лицо, на радугулишь бросил короткий, но внимательный взгляд.

– Держись, – посоветовал он.

– Что… это?

– Не знаю, – ответил он. – Все возможно. Тыничего не чувствуешь?

– Только страшно, – призналась она.

– Была бы чудовищем, – сказал он ссочувствием, – если бы не испугалась. Ничего, мы и это ему предъявим…

– Что?

– Что напугал тебя, – объяснил онтяжеловесно. – Ишь, пугателей развелось… Хватит и меня, сам пугать умею…

Дорожка привела на холм, а с вершины вдали открылся высокийдом на горе с плоской вершиной, красивый, словно игрушечный, чистые краски,башенки красные и золотые, карнизы серебряные, вокруг все выложено матовоблестящими плитами, широкими и надежными даже с виду.

Олег сказал задумчиво:

– Та-а-ак, умная сволочь…

Она удивилась:

– А как это видно?

– Домик, – объяснил он, – домик очень ужмилый. Дураки сразу бросаются в зло, как они его понимают: одеваются в черное,напяливают рогатые шлемы, не моют уши, здание делают как можно отвратительнее,мол, нате, я плюю на общепринятые нормы, я выше, я над добром и злом, никто иничто мне не указ… Если увидишь где мрачную крепость, над которой летучие мышии всякая гадость, там колдун с мозгами подростка.

– Молодой?

– Не обязательно. Старики тоже… не всегда умнеют.Остаются, как говорят гордо, юными в душе, что значит – не умнеют. А этот, каквидишь, поумнел. Детское бунтарство оставил, свой мрачный дворец перестроил вуютный.

– Может, – предположила она, – он и не былмрачным?

– Может, – согласился он. – Ладно, пойдем…

Она зябко передернула плечами. Олег пошел ровным шагом, онадогнала и поинтересовалась дрогнувшим голосом:

– А почему не через подземный ход? Я слышала, всегданадо через него.

– Не всегда, – ответил он с непривычной кротостью.

– Почему?

– Если укрыться за невидимостью, – сказал онотстраненным голосом, явно думая о чем-то еще, – ловушки все равносработают. Им неважно, видно тебя человеческим глазом или нет. Наступишь наплиту – тебя пронзит стрелами или копьями. Или пол под тобой рухнет. А вподземном ходе это устраивать удобнее. Там идешь прямо, по бокам стены…Наступишь именно туда, где ловушка.

Он объяснял, как всегда, очень обстоятельно, словноразговаривал с ребенком, она поежилась, спросила робко:

– Но если переть через парадный ход… не пронзятстрелами и копьями стражники?

– Пронзят, – согласился он мирно.

– Так зачем же?

– Надо, чтоб не пронзили, – ответил он. – Ктому же… где ты видишь подземный ход?