Глаза тоже начинают светиться красным, еще большевыпучиваются, а потом взрываются, вываливаясь из орбит. Улыбка Кэмми становитсяшире, рот так растягивается, что трескаются губы, по подбородку течет кровь.Безглазая Кэмми бросает винтовку на пол, вытягивает руки перед собой и делаетшаг вперед. Руки ее хватают воздух. Джонни думает, что никогда в жизни он невидел ничего более отвратительного.

— Тэк, — изрекает гортанный голос, не имеющий ничего общегос голосом Кэмми. — Тэк cue вон! Тэк, ах лах! Ми хим ен тоу! — Пауза, а затемскрипучим, нечеловеческим голосом, который Джонни не забыть до конца жизни (онзнает, что теперь будет слышать его в кошмарах), демон, вселившийся в Кэмми,добавляет:

— Я знаю вас всех. Я вас всех найду. Я выслежу вас. Тэк! Михим ен тоу!

Череп Кэмми начинает раздуваться, он становится похож на шляпкугигантского гриба. Глазницы вытягиваются, превращаясь в щелочки, нос выдаетсявперед, становясь похожим на хобот с длиннющими ноздрями.

“Да, — думает Джонни, — Одри не ошиблась. Только Сет могуживаться с Таком. Сет или кто-то похожий на Сета. Человек необычный. Потомучто…”

Закончить эту мысль он не успевает, потому что голова КэммиРид лопается, как гнилой арбуз. Горячие ошметки, в которых еще пульсируетжизнь, летят Джонни в лицо.

Крича, на грани безумия. Джонни обеими руками стираеткровавую мерзость. Из далекого далека, как бывает, когда собеседник на другомконце провода опускает телефонную трубку, он слышит крики Стива и Синтии. Апотом ослепительный свет наполняет комнату. Джонни поначалу думает, что это ещеодин взрыв, только беззвучный, который кладет конец их жизням. Но как толькоего глаза, еще залитые кровью Кэмми, начинают прочищаться. Джонни понимает, чтоэто не взрыв, а солнечный свет, сильный, яркий свет второй половины летнегодня. С востока доносятся раскаты грома, совсем уже и не страшные. Гроза прошла.Она спалила дом Хобартов (в этом Джонни уверен, до него доносится запахпожарища), а потом отправилась дальше в поисках новых жертв. И тут Джоннислышит те самые звуки, которых все они ждали с таким нетерпением: вой сирен.Полиция, пожарные машины, “скорая помощь”, возможно, даже Национальная гвардия.Какая разница. На текущий момент сирены Джонни до лампочки.

Гроза прошла.

Джонни думает, что закончилось и время регуляторов.

Он тяжело опускается на стул и смотрит на тела Одри и Сета.Они напоминают ему о бессмысленно погибших в Джонстауне, что в Гайане. РукиОдри все еще обнимают Сета, а его худенькие ручонки обвиваются вокруг ее шеи.

Джонни смахивает со щек кусочки костей, ошметки мозга иплачет.

Из дневника Одри Уайлер:

31 октября 1995 г.

[57]

Снова дневник. Вот уж не думала, сто снова возьмусь за него.Наверное, постоянно вести его мне не удастся, но, когда пишешь, сразууспокаиваешься.

Сет подошел ко мне сегодня утром и спросил с помощью слов ижестов, может ли он, как и другие дети, пройтись по округе, требуя откупа.Никаких следов Тэка я не обнаружила, а когда он — Сет, я ни в чем не могу емуотказать. Я постоянно помню о том, что виновник происходящего совсем не Сэт.Потому-то все это так ужасно. Мне отрезаны все пути. Некуда бежать. Наверное,вряд ли кто поймет, что я хочу этим сказать. Я не уверена, что понимаю сама. Ноя это чувствую. Господи, да никуда я не бегу.

Я ответила Сету, что нет проблем, мы пойдем требоватьоткупа, грозить, что заколдуем, и всласть повеселимся. Ковбойский костюм,сказала я, мы можем соорудить из подручных средств, а вот если он хочетвырядиться мотокопом, нам придется зайти в магазин.

Сет замотал головой еще до того, как я закончила. Он нехотел наряжаться ни ковбоем, ни мотокопом. Мне показалось, что я вижу ужас вего глазах. Думаю, ковбои и полицейские из будущего ему надоели.

Остается только гадать, знает ли об этом Тэк.

Я спросила, кем Сет хочет нарядиться, если не желаетстановиться ковбоем, Охотником Снейком или майором Пайком. Он замахал однойрукой и запрыгал по комнате. Присмотревшись к его пантомиме, я поняла, что он скем-то рубится на саблях.

— Ты хочешь нарядиться пиратом? — спрашиваю я, и его лицоосвещает счастливейшая из улыбок.

— Пи-ат, — отвечает он, а потом с усилием заставляет себя произнестислово правильно. — Пи-рат!

Я повязала ему голову шелковым платком, на ухо повесилажелтую клипсу, из старой пижамы Херба соорудила панталоны. Тушью для глазнарисовала бороду, помадой — шрам, и с игрушечной саблей (я заняла ее усоседки, Кэмми Рид, кто-то из ее близнецов в детстве тоже наряжался пиратом)Сет превратился в настоящего морского волка. А когда мы вышли с ним наТополиную улицу, а потом прошлись Гиацинтовой, он ничем не отличался отостальных гоблинов, ведьм и пиратов. Вернувшись домой, Сет разложил полученныйсладости на полу в гостинной (в “берлогу”, чтобы посмотреть телевизор, он незаходил весь день, Тэк, должно быть, глубоко спит где-то внутри; как бы яхотела, чтобы Тэк сдох, но на это надежды нет) и любовно перебирал их, словноперед ним лежали настоящие пиратские сокровища. Потом он обнял меня и поцеловалв щеку. Такой счастливый.

Будь ты проклят, Тэк. Будь проклят.

Будь проклят, и я надеюсь, что ты умрешь.

16 марта 1996 г.

Какой же ужасной выдалась последняя неделя. Тэкглавенствует, и власть его, похоже, все больше укрепляется. Везде тарелки,стаканы с пленкой шоколадного молока, не дом, а помойка. Появились муравьи!Господи, муравьи в марте! Видно, в этом доме живут лунатики. А может, так оно иесть?

Мои соски горят огнем, столько я их щипала по желанию Тэка.Я, разумеется, знаю почему. Он зол, потому что не может сделать того, чтохочет, с его версией Кассандры Стайлз. Я его кормлю, я покупаю емумотокоповские игрушки и комиксы, которые потом еще должна читать (Сет читать неумеет), но для другого я не гожусь.

В общем, большую часть недели я провела с Джэн.

А сегодня, когда я хотела немного прибраться (в другие дни уменя на это не было сил), я разбила любимое мамино блюдо. Тэк тут ни при чем. Явзяла блюдо с маминой полки в столовой, где оно всегда стоит, хотела протеретьтряпкой, а оно выскользнуло у меня из пальцев, упало на пол и разбилось.Поначалу я подумала, что вместе с ним разбилось и мое сердце. Конечно, дело нев блюде, хотя я очень любила его. Блюдо это олицетворяло всю мою несчастнуюжизнь. Дешевый символ, как сказал бы наш сосед Питер Джексон. Дешевый исентиментальный. Наверное, он прав, но, когда нам плохо, откуда взятьсябогатому воображению?