симпатичный и деликатный; сын священника, он, возможно, уже принадлежал к тому менее работящему классу, который, сидя за печью, уменьшился. У него была толика подозрительного изящества и видно было, что готовился пробиться через свет, не расталкивая людей локтями, но ввинчиваясь между ними, и хоть бы иногда подлезть. Он улыбался Дарье, показывая мелкие и острые зубы; Дарья обходилась с ним довольно ласково, однако показывая, что её приданое давало право немного поторговаться собой.

Купец пригласил на этот день через Марию и её подругу Амелию, полагая, что этим доставит своей гостье удовольствие. Амелия довольно ловко снова выпросила разрешение привести с собой князя Даливага.

Князь в купеческом обществе всегда желанен, хотя бы грузин. Прокоп был ему очень рад.

Кто же не слышал о тех старых генералах в Петербурге, которых мещане нанимают себе на похороны и свадьбы? Очень может быть, что этот обычай сегодня исчез, но что он существовал, за это мы можем самым торжественным образом поручиться. Обычно бывал это отставной старик в мундире с несколькими крестами, которого покупали за пять, десять, а иногда и больше рублей для того, чтобы присутствовал на торжестве. Ему нанимали карету, сажали на почётном месте, угощали, а при дверях втыкали бумажку с благодарностью. Ничего более характерного, чем это!

Такие генералы могли быть только в России. Спросите тех, кто раньше бывал в Петербурге, они вам скажут и подтвердят, что свадьбы, крестины, похороны с нанятыми генералами были у мещанства вещью весьма обыденной.

Такой генерал сидел, ел, пил, более или менее хорошо выполнял свою роль, а были, естественно, и наиболее покупаемые и те, кого меньше искали. Подрядчик, который поставлял генерала, одновременно приносил его имя и имя отца, дабы знали, как его величать. Некоторые были так популярны, что им не давали спокойствия, а поскольку и подарок, и свадебное шампанское – очень заманчивы, рвались из последних сил, добавляя яркости обрядам… Не один умер от утомления! Свадебные пиры не всегда легко перевариваются, а петербургские ночи холодны.

Вы догадываетесь, что если генералов для праздника покупают, бесплатного князя любой принимает охотно.

Услышав грохот кареты, подъезжающей к воротам, старый Прокоп сбежал с лестницы и, кланяясь до земли, повёл Марию наверх. Мать с дочкой поздоровались с ней у порога.

Старая купчиха благодарила со слезами за оказанную им честь, чуть ли не целовала Марии руки, посадила её на канапе на первое место, а сама не смела уже сесть рядом с ней.

Сразу же представили Суслова, который поначалу капельку смутился, но вскоре к нему вернулось равновесие, потому что он уже знал, о чём шла речь и какую важную играл сегодня роль. Старик его заранее приготовил. Вскоре подъехала Амелия, одетая по-другому, но не менее великолепно, что к несчастью, только ещё больше подчёркивало её увядание. За ней спешил князь Даливаг.

Прежде чем подали чай, уже было открыто фортепиано; Прокоп Васильевич сильно настаивал на том, чтобы сначала играла и пела дочка, и Мария тоже этого требовала, зная, какое удовольствие доставит старику. Открыли прямо до внутренностей, чтобы наделать как можно больше шума, и началась фантазия Талберга, исполненная так, словно её выстукивало не десять пальцев, а десять молотов. Ошибок было много, но сделанных с такой доброй верой, что на них не годилось обращать внимание.

Потом по общему желанию звонким, но напряжённым голосом Дарья запела «Casta Diva» и «Grace» Майерберга, наконец «Жалобу девушки» Шуберта, а поскольку этого всего ещё слишком мало, она закончила кусочком Листа, в котором самое опытное ухо не могло найти мысли, так отлично покрыла её прекрасная экзекуция.

Все аплодировали необычайному таланту виртуозки, отец и мать были растроганы и плакали, любовник – рос; бросали на неё взгляды, которые давали ему понять, какое сокровище ему достанется, если он его заслужит.

За этой первой частью концерта, за окончание которого, видя запал слушателей, не очень можно было ручаться, последовал чай. Самовар принесла служанка в кокошнике, стаканы и чашки принёс магазинный мальчик в народном костюме, красной рубашке и бархатных штанах, но с платком на шее, что выдавало стремление к отступничеству. Прокоп кивнул Суслову и привёл его к своей благодетельнице.

– Павел Порфирович, – сказал он, сам подавая ему стул, – я этой женщине обязан всем; не имел бы сегодня ни копейки за душой, если бы не её милость; что можете для неё сделать, сделайте, и обяжете меня… И не пожалеете об этом, не пожалеете, клянусь вам Богом живым; ни в чём, чего вы у меня попросите, не откажу.

Сказав это и пожав руку уряднику, он ушёл. Суслов сказал пару слов, спросив о деле, Мария сразу ему коротко и холодно, без надежды, чтобы это на что-нибудь пригодилось, отвечала. Суслов сильно задумался.

– Это человек очень известный и гласный? – спросил он минуту погодя.

– В своём краю достаточно, но тихий и скромный, никогда славы не искал от заслуги; сегодня не говорят о нём, столько других переживаний…

– Это хорошо, – сказал Суслов, – а где он теперь?

– Мне донесли, что его уже с партией отправили из Варшавы.

– И это хорошо, – прибавил, потирая волосы, урядник, – позвольте мне, чтобы я сразу для напоминания сделал себе записку. А не могли бы вы выступить, как сестра, родственница и т. п.?

– А если меня спросят о доказательствах родства?

– Это никогда не делается, – ответил Суслов, – разве что донос будет, формальность; нужно, чтобы кто-нибудь подал записку, просьбу, жалобу; мне кажется, что-нибудь получится, но не ручаюсь. Попробуем задержать его где-нибудь в дороге, в лазарете, вы подадите ноту, я похожу… ему сменят наказание каторги на поселение. Как вы хотите? Где?

– А не мог бы он вернуться? – спросила она.

– Зачем? Это было бы ещё хуже для него; в Польше бы его схватили второй раз и у нас была бы беда… позже… люди легко возвращаются. Тут у нас, в России, он будет спокоен, Воронеж, Курск, Вятка, Вологда, у вас есть выбор. А какой ему от этого вред? Отличный край!

– Выбирайте уж сами, вы лучше знаете, где изгнанник может пересидеть тяжёлые дни неволи…

Суслов склонил голову, Мария недоверчиво поглядела ему в глаза.

– Как это? Как это? Стало быть, у вас есть надежда? У вас есть надежда? – сказала она чуть бодрее, хотя сначала не могла понять, чтобы такая маленькая фигурка смогла достичь того, в чём ей отказал министр. – Но я была у министра, и он мне отказал.

Суслов странно и иронично улыбнулся.

– Я забыл вас предупредить, – прибавил он, – чтобы вы больше не обращались ни