– Не попорти девку! – кричит кто-то.

Вот тут я по-настоящему замечаю приближающихся ко мне вооруженных людей.

Я давно перестала носить клинки. Зачем, если теперь я делю ложе со своим смертельным врагом? Он был единственным, для кого я их берегла.

Только теперь, когда темные фигуры громят наш лагерь, я сожалею об этом. Слышу, как они роются в наших вещах и присвистывают, когда находят что-нибудь интересное.

– Тварь мертва? – спрашивает низкий мужской голос.

– Лучше бы так, – отвечает ему другой.

– Хватайте женщину! – приказывает третий.

Встаю в стойку, готовясь к бою и наблюдая за темными фигурами. Может, у меня и нет клинков, но я вовсе не беззащитна.

Первый мужчина подскакивает ко мне, хватает за предплечье, но чужая рука, коснувшаяся меня, тут же падает, а мигом позже я слышу глухой стук ударившегося о землю тела.

В замешательстве смотрю в сторону упавшего, но ко мне уже тянется кто-то другой. Бью его кулаком в нос.

– Твою мать! – визжит он, отпуская меня.

Очередной мародер пытается схватить меня сзади, и я с силой пихаю его локтем в живот. Он кряхтит, пятясь. Разворачиваюсь и шагаю к нему. Вижу кинжал в ножнах у него на бедре и делаю отчаянный рывок к оружию.

Пальцы касаются рукояти, но тут новый мужлан нападает на меня сбоку.

Ударяюсь оземь головой, да так, что клацают зубы.

Но я продолжаю биться. Лучше погибнуть в бою, чем пережить то, что они запланировали для меня.

Нападающий хватает меня за руку, но тут же оседает, скорчившись. А у меня нет времени думать о нем, потому что еще один тип придавливает меня коленями, и я извиваюсь, пытаясь сбросить его.

– Прекрати… сопротивляться… сука, – цедит он, приближая ко мне рожу.

Со всей силы бью его лбом в нос и улыбаюсь, слыша хруст. Мужик коротко взвывает.

Я не вижу, как взлетает его кулак, зато хорошо чувствую, как он врезается мне в лицо. Голова запрокидывается, а боль так сильна, что я не могу ни вдохнуть, ни закричать. Но прочувствовать все сполна мне не дают. Кулак обрушивается на меня снова, и снова, и снова. Я пытаюсь прикрыться, но бесполезно. Кулак продолжает подниматься и опускаться, избивая меня.

– Не убивай ее! Не убивай! – кричит кто-то.

Мужчина не отвечает и не останавливается, пока кто-то не оттаскивает его от меня.

Другой мародер рывком ставит меня на ноги. Я шатаюсь – и ночь вокруг уступает место другой, куда более кромешной тьме, в которую я с радостью проваливаюсь.

______

Прихожу в себя от тупой пульсирующей боли. Плечи и запястья саднит. Морщась, пытаюсь пошевелить руками, но это не удается. Моргаю, прихожу в себя и осматриваю окружение.

Вокруг меня палатки – какие-то сделаны из холстины, какие-то из шкур. За палатками различаю старое ветхое здание, но не могу сказать, что это. И жара, жара давит на меня со всех сторон.

Все еще в пустыне.

Передо мной грязная тропинка, протоптанная между палатками. Вдоль нее вижу с десяток других женщин – их руки скручены и привязаны к деревянным столбам. Некоторые плачут, другие, похоже, впали в ступор. Есть и те, у которых взгляд ясный, но все они выглядят опаленными солнцем и несчастными.

Люди – в основном, как я заметила, мужчины – передвигаются по странному лагерю. Все они с ножами, луками, колчанами, и вид у них злобный и непреклонный.

Опускаю взгляд на свою слишком большую рубаху, заляпанную сейчас кровью и грязью. И последние воспоминания возвращаются ко мне все разом.

Вчера ночью на наш лагерь напали мародеры. Рылись в наших вещах, грабили, и Смерть… Смерть…

Всхлипываю, вспоминая, как застрелили Танатоса. Горло сжимается, и в душе поднимается что-то, похожее на горе.

Он в порядке, он в порядке, он в порядке, пытаюсь убедить я себя. Его, конечно, бросили как мертвого, и теперь только вопрос времени, когда он очнется.

Но солнце уже в небе, утренний воздух невыносимо горяч, и Смерть должен был уже оправиться, верно?

Если только они не захватили его. Если только не продолжают терзать. К горлу подкатывает тошнота, за которой следует тревога.

В первую очередь надо подавить ужас. Я дико переживаю за Танатоса, но ведь глупо бояться за того, кто не может умереть и кто, в сущности, убивает людей тысячами. И все же беспокойство растет, заслоняя мое собственное невеселое положение.

В голову приходит еще одна неприятная мысль: эти люди смогли подойти близко к Смерти.

Я полагала, что Танатосу не стоит труда убивать – само его существование влечет людей к концу. Усилия он прилагает, сохраняя жизни.

И все же, когда на нас напали, он был в сознании, по крайней мере первые секунды, однако никто из мародеров не упал замертво. А ведь это должно было произойти, так бывало всегда.

Как будто то, что когда-то было для него естественным, теперь требует определенного напряжения.

С чего бы это?

И что, если уж на то пошло, делал Смерть, когда нас атаковали? Потому что, не знай я его лучше, я бы сказала, что всадник спал рядом со мной.

Повожу плечами, дергая веревки. Ни один из моих вопросов сейчас, когда я связана и в плену, не имеет большого значения.

Голова все еще трещит, в горле пересохло, натянутую кожу неприятно покалывает, словно я слишком долго просидела на солнце. Скорее всего, так и было.

Но я, по крайней мере, одета. В смысле, могло ведь быть и хуже.

Взгляд возвращается к связанным окровавленным женщинам.

– Где мы?

Голос звучит как карканье, и я откашливаюсь, прочищая горло и переводя взгляд с одного лица на другое. Никто из пленниц не смотрит на меня.

Мимо проходят двое мужчин, один ухмыляется, глядя на нас сверху вниз, как будто в грязных избитых женщинах есть что-то безусловно сексуальное.

Злобно зыркаю на него.

– Кто эти люди?

– Ты заткнешься когда-нибудь? – шипит женщина напротив меня и скашивает глаза на мужчину, которого я раньше не замечала. Он сидит чуть в стороне, на старом складном стуле, возле ближайшей палатки, скрестив руки, удобно откинувшись и болтая с приятелем. На бедре его зловещего вида хлыст, а к стене палатки прислонен другой.

Господи.

– Синтия, ну зачем ты так, – говорит кто-то из женщин.

– Хочешь, чтобы нас снова выпороли? – шипит в ответ Синтия. – Потому что я не хочу.

У меня скручивает желудок. Жестокие ночные налеты? Награбленное добро, взятые в заложники женщины? И все это – посреди безлюдной пустыни? Я слышала о разбойниках с большой дороги, но