Распущенные волосы хлещут по лицу, и я вижу капли крови, падающие из моего разбитого носа в пыль.

С губ срывается стон. Это не худшая боль, что я испытала в жизни, но все равно чертовски больно.

– Шейн! Шейн! – кричит кто-то вдалеке.

Чуть приподнимаю голову, чтобы посмотреть, из-за чего суматоха.

К нам, расталкивая народ, бежит парень лет двадцати пяти, не отрывая глаз от человека передо мной – предположительно, Шейна.

Залитый по2том бегун останавливается, пытаясь перевести дыхание.

– Шейн, – хрипит он наконец. – Он исчез.

Я замираю, навострив уши.

Идущий впереди Шейн останавливается, как и те, кто меня волочит.

– В смысле исчез? – слышу в голосе Шейна едва сдерживаемую ярость.

– Всадник, – выдыхает парень. – Его клетка пуста…

Земля содрогается, так, слегка. Подпрыгивают несколько камешков да люди поблизости озираются.

Шейн делает шаг к гонцу, понижает голос:

– И где же, черт побери, он?..

Земля содрогается сильнее. Шейн напрягается, парень напротив него спотыкается. На какой-то миг кажется, что все успокоилось, но тут тряска возобновляется. Палатки качаются, некоторые даже падают. Впереди кричат люди и бросаются прочь от того места, где почва вздыбилась. Курган растет, становясь все больше и больше, и наконец раскалывается, выпуская тянущуюся иссохшую руку.

Крики сменяются воплями, люди бегут со всех ног от выходящих из земли мертвецов.

Я стою на коленях, улыбаясь.

Танатос наконец-то очнулся. И мстит.

Глава 56

10-я автострада, Аризона

Август, год Всадников двадцать седьмой

Неупокоенные выбираются из кургана. Некоторые мародеры из тех, что похрабрее (Шейн, кстати, среди них), хватают мачете и охотничьи ножи и кидаются на зомби.

Слышу вдалеке новые крики, перемежающиеся влажными мясистыми шлепками. Этого достаточно, чтобы напугать моих охранников. Один из них бросает меня и улепетывает. Второй мешкает, но тоже отпускает мою руку, пятится, разворачивается и бежит прочь.

Над головой оглушительно хлопают крылья. С колотящимся сердцем смотрю в небо – и вижу несущуюся к нам темную фигуру Смерти.

Я вновь улыбаюсь и бросаю в спину Шейна:

– На твоем месте я бы бежала.

Повсюду вокруг нарастают крики. Люди мечутся, натыкаясь друг на друга. Кто-то орет:

– Зомби! Зомби! Зом…

Голос резко обрывается, сменяясь бульканьем.

Шейн поворачивается ко мне, когда из земли выползает последний из неупокоенных.

Он смотрит, как я встаю на ноги.

– Разберусь с тобой через минуту, – рявкает он, демонстрируя мне клинок.

– Не получится, – отвечаю я, глядя на спускающегося позади Шейна всадника. – Смерть убьет тебя, а потом, если тебе особо не повезет, заставит твой труп служить мне.

Танатос приземляется и застывает среди бойни истинным ангелом Апокалипсиса, сложив черные крылья.

Знаю, Смерть беспокоится обо мне, но его гневные глаза обращены на Шейна. Всадник делает шаг к мужчине, как раз когда тот оборачивается – и чуть не падает при виде Танатоса.

– Лазария права, – говорит Смерть. – Ты умрешь, а потом будешь служить моей супруге.

Позади Смерти только что поднятый неупокоенный хватает мужчину с рыжей бородой и курчавыми рыжими волосами.

Бородач взмахивает клинком, рассекая зомби сухожилия и ломая несколько ребер, но тот стискивает его голову и поворачивает.

Хрусть!

Шейн с проклятьем отшатывается, а Смерть наблюдает за ним, холодный и непреклонный.

Мигом позже бородач встает. Шея его вывернута под неестественным углом, глаза пусты.

– Джексон? – окликает мужчину Шейн.

Джексон шагает к Шейну, все еще сжимая в руке оружие. Шейн едва успевает отразить удар.

– Какого хрена, парень! – ревет он.

Но Джексон вновь наступает. К нему присоединяются мумифицированный зомби и несколько свежих мертвецов. Они окружают Шейна. Слышу, как ломается одна кость, потом другая. Шейн орет от боли, и я вижу, как он пытается бороться со всеми противниками разом.

Когда неупокоенные начинают рвать Шейна на куски, он оглядывается через плечо, и в глазах его неподдельный ужас.

Не проходит и минуты, как Шейн мертв. А еще через пару секунд он восстает. Глаза мародера пусты и безжизненны, в них не осталось и следа горячности или жестокой самоуверенности. Зомби тупо присоединяется к остальным.

Группа мертвецов направляется ко мне, но они не нападают, нет – напротив, они окружают меня, охраняя.

Взгляд Смерти падает на меня, и я вижу, как жажда мести в его глазах сменяется облегчением.

– Лазария!

Он идет ко мне, и неупокоенные расступаются, пропуская его. Танатос обнимает меня. Руки его скользят по моей спине, по веревкам…

– Что это?

Не дожидаясь ответа, он рвет путы.

Я приваливаюсь к нему, чувствуя себя куклой, набитой ватой.

Смерть чуть-чуть отстраняется и долго смотрит мне в лицо. Взгляд его задерживается на отекшем глазе и распухшей щеке.

Взор его вспыхивает, и, возможно, мне только кажется, но клянусь, крики вокруг нас в этот миг усиливаются.

Он ласково гладит истерзанную плоть.

– Прости, Лазария, мне так жаль, прости.

От его прикосновения под кожей разливается тепло и боль утихает.

Прижимаюсь к его руке:

– Тебе не за что просить прощения.

Мы попали в засаду посреди ночи. Он был такой же жертвой, как и я.

– Я должен был стоять на страже, – возражает он. – Я не должен был…

Спать. Кажется, он не может произнести последнее слово.

Пронзительный женский крик отвлекает меня от всадника. В лагере продолжается резня.

Женщины.

У меня перехватывает дыхание.

Вот дерьмо!

Резко поворачиваюсь к Танатосу.

– Пожалуйста, останови неупокоенных.

Лицо его твердеет.

– Зачем?

– Ну пожалуйста, просто останови.

И мертвецы разом падают на землю.

Я судорожно выдыхаю.

– Спасибо.

Выскальзываю из объятий Смерти и бегу назад по тропинке.

– Лазария! – зовет меня Смерть, но я не останавливаюсь и не отвечаю.

Где они? Где они?

Вокруг все выглядит одинаково: палатки, грязные тропинки и снова палатки, и я совершенно дезориентирована.

Поскальзываюсь в луже крови, едва не падаю, но продолжаю бежать.

– Синтия! – кричу я. – Морган!

Лагерь тих. Слишком тих.

Я бегу, и бегу, и бегу.

И в конце концов нахожу женщин.

Но я опоздала.

Они все еще привязаны к столбам – Синтия, Морган, остальные. Их тела обмякли, их безжизненные глаза открыты.

У меня подгибаются колени, слезы режут глаза. Они заслуживали лучшего, много лучшего.

Снова слышу хлопанье крыльев Смерти, но вижу в этот момент только мертвых женщин.

Вокруг оседает пыль, наваливается тишина, давящая, почти болезненная.

Когда я попросила Смерть остановить неупокоенных, он не сделал этого сразу. И убил последних живых.

– Лазария, что ты тут делаешь? – спрашивает всадник, приближаясь ко мне. – Ты… плачешь?

Кажется, он потрясен, как будто одна мысль, что я могу плакать из-за кого-то в этом лагере, нелепа. Хотя откуда Смерти было знать, что эти женщины не были заодно с