– Гуситы, – патер Гиацинт саданул по столу обоимикулаками сразу, – отвратны Богу! Следовательно, Богу будет приятственно,ежели мы пойдем на них с мечом, не допустим, дабы они затягивали души в свойблуд и мерзопакостность! Ибо плата за грех есть смерть! И посему: смертьчешским отщепенцам, огонь и погибель еретической заразе! Посему говорю и прошуот имени его милости епископа Конрада, осените знаком креста свои доспехи, станьтеангельской милицией! И будут вам грехи и провинности отпущены, како на симпадоле, тако и на Суде Господнем. А кто что заработает – то его.

Какое-то время стояла тишина. Кто-то рыгнул, у кого-тозабурчало в животе. Маркварт фон Штольберг откашлялся, почесал за ухом, повелглазами вокруг.

– Ну и, – проговорил он, – что скажете,господа рыцари? Э? Господа ангельская милиция?

– Этого надо было ожидать, – первым проговорилБоживой де Лоссов. – Гостил во Вроцлаве легат Бранда со свитой богатой,ха, я даже подумывал, не напасть ли на него где-нито на краковском тракте, ноэскорт был у него сильный. Не секрет, что кардинал Бранду к крестовому походуподбивает. Уели вконец гуситы римского папу!

– Потому как и правда, что в Чехии са-а-всем невесело, – добавил Ясько Хромой из Любни, уже знакомый Рейневану раубриттерс татарскими усами. – Окружены крепости Карлштайн и Жебрак. Того и ждинападут. Видится мне, что если мы в пору чего-нито с чехами не сделаем, то чехичего-нито сделают с нами. След, видится мне, это рассудить.

Эрхард фон Зульц, тот, с косым шрамом на лбу, выругался,хватил кулаком по рукояти меча.

– Тоже мне, нашли о чем рассуждать! – фыркнулон. – Верно говорит патер Гиацинт: смерть еретикам, огонь и погибель! Бейчехов, кто добродетелен! А при оказии и карманы набьем. И сие справедливо, ибочтобы за грех была кара, а за добродетель – награда.

– Истинно, – проговорил Вольдан из Осин, –крестовка – это большая война. А на большой войне люди шибчее богатеют.

– Но и скорее, – заметил кудрявый Порай, – полбу получают. И сильнее.

– Что-то трусоват ты стал, благородный Блажей, –воскликнул Отто Глаубиц, ухоруб. – А чего тут бояться-то, двум смертям небывать… А здесь-то разве ж не подставляем мы шеи, на промысел идучи? А чем тутобогатишься? Что урвешь? Мошну у купца? А там, в Чехии, в бою всеобщем, ежелипосчастливится тебе рыцаря живьем взять, можешь требовать выкупа даже в двестикоп. А повалишь, так возьмешь коня, доспехи с убитого, а это никак уж не менедвадцати гривен, считай как хочешь. А ежели город какой захватим…

– Ого! – подбодрил его Пашко Рымбаба. –Города там богатые, в замках скарбцы полные. К примеру, хотя бы тот жеКарлштайн, о котором все болтают. Захватим и сдерем…

– Ну, придумал, – фыркнул рыцарь с красной полосойв гербе. – Карлштайн-то не в гуситских, а в католических руках. Окруженакрепость еретиками, это верно, крестовики должны идти как раз на выручку. А ты,Рымбаба, козел глупый, ничего в политике не смыслишь.

Пашко Рымбаба покраснел и распушил усы.

– Ты гляди, Котвиц, – прошипел он, вытаскиваяиз-за пояса чекан, – кого глупым называешь! За политику – не разумею, нокак по башке врезать – так вполне понимаю!

– Pax, pax! – крикнул Боживой де Лоссов, чуть несилой усаживая Котвица, который уже перегибался через стол, стискивая в руке мизерикордию. –Успокойтесь! Оба! Ну, прям дети малые! Только б вам за ножики хвататься.

– А Гуго прав, – добавил Трауготт фонБарнхельм. – Ни черта ты, значит, Пашко, в политических тонкостях несмыслишь. Мы ж о крестовом походе толкуем. Ты знаешь, что такое крестовыйпоход? Ну, это как Готфрид Бульонский, как Ричард Львиное, значит, Сердце,понимаешь? Иерусалим и вообще. Нет?

Раубриттеры покивали головами, но Рейневан готов былпоставить на кон любые деньги, что понял не каждый. Буко фон Кроссиг одним духомосушил кружку, хватанул ею об стол.

– Хрен им всем в глотку, – возгласил онтрезво. – Иерусалим, Ричарда Львиное Сердце, бульон, политику и религию.Будем раздевать, и вся недолга, кого попало и кто подвернется, черт с ним и еговерой. Идет слух, что так поляки в Чехии делают. Федор из Острога. Добко Пухалаи другие. Недурно уже, говорят, нахапали. А мы, ангельская милиция, хуже, чтоли, или как?

– Не хуже! – рявкнул Рымбаба. – Верно Букоговорит!

– Клянусь мукой Божьей, верно!

– На Чехию!

Поднялся шум и гам. Самсон незаметно наклонился к ухуРейневана.

– Ну, – шепнул он, – один к одному – Клермонв тысяча девяносто пятом. Того и гляди затянут хором Dieu le veult.[282]

Однако гигант ошибался. Эйфория оказалась совсем недолгой,угасла, словно соломенный костер, заглушнная проклятиями и грозными взглядамискептиков.

– Поименованные Пухала и Остроградский, –проговорил молчавший до того Ноткер Вейрах, – нахапали, потому что воевалина стороне победителей. Тех, что бьют, а не тех, которых бьют. Пока чтокрестовики привозили из Чехии больше шишек, чем богатств.

– Верно, – почти сразу подтвердил Маркварт фонШтольберг. – Те, что были в двадцатом году под Прагой, рассказывали, как майсенцыГенриха Исенбурга ударили по Витковскому взгорью. И как сбежали, оставив подголым небом гору трупов.

– Там гуситские священники, – добавил, киваяголовой, Венцель де Харта, – дрались плечом к плечу с воинами, а выли приэтом, как волки, аж страх брал. Даже бабы там воевали, размахивали серпами,словно спятили… А тех, кто живым попался гуситам в лапы…

– Блудословие, – махнул рукой патерГиацинт. – Впрочем, на Виткове был Жижка. И сила дьявольская, коей онзапродался. А теперь Жижки уже нет. Год тому, как он в аду поджаривается.

– Под Вышеградом, – сказал Тассило деТресков, – в День Всех Святых Жижки не было. И хоть у нас там былчетырехкратный перевес, хорошую мы получили от гуситов взбучку. Жестоко наспобили, измяли и погнали так, что до сих пор стыдно вспоминать, как мы оттудабежали. В панике, сломя голову, лишь бы подальше, пока кони не начали храпеть…А пять сотен трупов покрыли поле. Знаменитейшие из чешских и моравских панов:Генрик из Плюмлова, Ярослав из Штернберка… Из Польши пан Анджей Балицкий гербаТопор. Из Лужиц пан фон Рателау. А из наших, из силезцев, господин Генрик фонЛаасан…