– Гони прямо в Кремль.

* * *

Парня увели, меня заверили, что к нему репрессий не будет, аменя сразу же отправили в малый зал к Кречету, где он работал сам. Ячувствовал, как с каждой минутой в расшибленном месте расплывается огромныйбезобразный кровоподтек, и когда я переступил порог, Кречет даже отшатнулся:

– Виктор Александрович!..

– Господин президент, – сказал янедружелюбно, – я как-то работу футуролога представлял иначе...

Он быстро обогнул стол, взял меня за плечи, всмотрелся, вглазах было сочувствие, но заверил меня бодро:

– Вы как никогда похожи на ученого с мировым именем!

– Как вы на президента, – согласился я злобно.

– Пожалуй, это повод увеличить вам оклад, –предположил он с преувеличенной деловитостью. – Попробуем провести эточерез Думу. Ну, чтобы не обвиняли в растранжиривании государственных средств!Конечно, придется рассказать перед двумя-тремя подкомитетами некоторые подробности...Как, говорите, добывали сведения у княгини?

– К такой правде страна еще не готова, – ответил ямрачно. – Лучше оформить прибавку как полевые, таежные, сверхурочные.Будто не знаете, как это делается!

Он сказал задумчиво:

– Так делается, да? Гм... Надо в Академию Наук послатьналоговую инспекцию... Марина, где же кофе?

Марина вошла раньше, чем оборвался его вопль. На подносебыло четыре чашки, а бутербродов горка высотой с минитауэр. Кречет вскинулброви, я пояснил:

– Это я заказывал. На себя и на того парня.

Марина сказала сочувствующе:

– Может быть вам укол сделать?

– От столбняка? – я почувствовал, что в самом деленачинаю злиться. – Или, чтобы не взбесился? С вами взбесишься! Оставьте,пусть заживает. Платон Тарасович, я спер ноут-бук, пусть хорошенько покопаются.Пусть особых секретов там не будет, но многое можно понять и по косвеннымданным.

– Расскажите, – попросил Кречет, – как всебыло.

* * *

После моего рассказа, на диво короткого и серого, он долгосмотрел на меня задумчивым, совсем не генеральским взглядом:

– Не могу поверить, Виктор Александрович!

Я развел руками:

– Я тоже.

– Но вы... истребили всю охрану Покальчука!

– Ну, Платон Тарасович, это было частью удачей. Нострашновато другое.

Он насторожился:

– Что?

– Никаких угрызений совести, – ответил я медленно.Перед глазами встали картины схватки. По спине пробежал озноб, но не потому,что я стрелял в живых людей, а что меня самого могли убить или ранить. – Исейчас не чувствую. Помню, умер котенок... Я плакал, когда закапывал в саду. Асегодня пульс участился только из-за этого чертова автомата, что весит какгранатомет.

– Он и бьет как гранатомет, – утешилКречет. – Только потому вы живы. На этих ребятах такие бронежилеты!.. Мыкак-нибудь поговорим на такие умные темы, Виктор Александрович, но сейчасдавайте работать. Одно скажу: мы стремимся вернуть те кодексы, когда человекубудет совестно не то, что выстрелить в другого человека, но даже сказатьобидное слово.

– Тогда меня совесть загрызет.

Он развел руками, сомневался, что меня она даже укусит, ещераз с видимым удовольствием оглядел мой заплывший глаз, разбитую скулу:

– Вас еще не видели Яузов и Коган?

– Нет.

– Покажитесь, – посоветовал он.

– С чего ради?

– У них был трудный день. Я сорвался, наорал... Пустьхоть что-то будет радостное за день.

* * *

Остаток дня я доработал, а в лихорадке и суматохе нашейработы почти забыл про разбитую скулу. Тем более, что личный лекарь президентавсе-таки вколол мне какую-то гадость, жжение прекратилось, я ощутил себябодрее, а заживление, как меня заверили, пойдет как на собаке. Да непородистой, те изнеженные, а на простом двортерьере.

Только когда поздно вечером я, почти ничего не соображая,выходил из здания к поджидавшей меня машине, меня догнал Чеканов:

– Вы уж простите, Виктор Александрович, что такслучилось!

– Да ладно, – отмахнулся я. – Я же самвиноват, обязан был вам позвонить. Вы предупреждали.

– Но все же, – не сдавался он. – Я должен былпредусмотреть все. И даже вашу ученую недисциплинированность, рассеянность...Но, честно говоря, вы нас всех повергли в шок, Виктор Александрович!.. Яслышал, что вы что-то вроде современного Ломоносова! Или Пифа... Пифагора, вот.Раз – и любая проблема у вас уже без одежки. Бери и пользуй.

– Мне далеко до Ломоносова, – сказал яскромно, – тот ломал по две подковы разом. А Пифагор так и вовсетрехкратный чемпион Олимпийских игр в кулачном бою!

Я чувствовал, как он смотрит вслед с открытым ртом. Похоже,этот бывший чемпион мира по боксу в самом деле великих деятелей науки икультуры представляет такими, какие те на школьных портретах! Зря я брякнулнепотребную правду. Народ, как говорится, до нее не созрел.

Кречет сказал очень серьезно:

– Виктор Александрович, я не могу вам приказывать, таккак вам удалось отвертеться от армии... Много дали в лапу?.. А то бы призвалсейчас, одел бы погоны: встать-лечь, упал-отжался... Даже не могу проситькакое-то время не выходить из дома. Понимаю, собачке надо гулять, вызываясправедливый гнев соседей своими кучками под их окнами... Но на некоторое времяя пересажу вашего шофера за руль своего автомобиля. Черт, надо будет заказатьеще хотя бы один...

– А в чем будете ездить вы? – удивился я.

– На танке.

– По Москве? – удивился я. – Прорвалосьвсе-таки генеральское!

Он засмеялся:

– Здорово бы! Но пока только по танкодрому, затем – поровному такому полю. Маневры! Надо посмотреть наши мускулы, сможем ли показатьзубы НАТО... Пока только лаем, но пусть видят, что можем и куснуть, еслизагонят нас в угол. А они уже почти загнали... Нам нечего терять, какпрозорливо сказал по этому поводу великий Блок.

– Надолго?

– Дней пять, не больше. А то и два-три. За это время,надеюсь, ничего не случится. Хотя, конечно, пахнет порохом... Не от границ, аиз-под двери любого кабинета.

Я пытливо посмотрел ему в лицо:

– Вы полагаете, что мне настолько опасно оставаться?Тогда, быть может, отправиться с вами?

Он подумал, отрицательно качнул головой: