– Так будут учебные танковые бои... Правда, стреляюттолько холостыми, но грохота и дыма как на Везувии. Даже у меня потом с неделюв ушах как в Елоховской, а моя голова чугунная, хоть лоб и медный... Да иМирошник пусть не сидит. А то оклад о-го-го, а неделю жить на халяву? Нет, пустьон и возит, а ваш Володя... у него оклад поменьше, пусть пока пошабашит кзарплате. Они все шабашат.

Глаза его оставались серьезными.

* * *

Кленовичичевский примостился на стульчике возле двери,терпеливо ждал Кречета. Марина принесла и ему чашечку кофе, он рассыпался визвинениях, не хотел мешать, просил не обращать на него ни малейшего внимания.

Команда трудилась за круглым столом, но небольшие столыпоявились и поехать и остаться? Мог ли опубликовать диссидентский рассказ,стихи, даже Коломиец умел попадать пальцем по клавишам, а Коган и Мирошниченконе расставались вовсе. Сейчас Мирошниченко сидел за самым дальним столом,загораживая спиной экран, что-то высматривал секретное, подсчитывал. На столеКогана два компьютера, он переводил взор с одного экрана на другой, сличал,хватался за голову, нервно колотил по клавиатуре.

Сказбуш писал, писал, наконец с отвращением отшвырнуллисток:

– Черт... Нам так хочется победы русским, что чертзнает за что цепляемся! Кулибин наш – всем Архимедам архимед – ладно, русскиеслоны – самые толстые на свете – пусть, русские часы – самые быстрые в мире –стерпим, но уже с восторгом говорим, что наша русская мафия заполонила Америку,Европу, что она самая крутая и жестокая, что теснит других подонков... Тьфу!

Краснохарев поднял голову от своих расчетов, затуманенныеглаза медленно сходились в фокусе:

– Святая правда, Илья Парфенович!.. Раз приехал изРоссии, значит – русский? Знаем, какие русские понаехали! Разрешение на выездбрали в Израиль, мол, на родину, а все как один оказались в Бруклине, тамослиной мочой бензин разбавляют, да мацу без сертификатов продают!

Коломиец услышал смешок, с недоумением поднял голову, понял,сказал с пафосом:

– Как вы правы, Илья Парфенович! Я, со стороныработника культуры скажу, что порнозвезды уже заседают в парламенте, дочерипрофессоров мечтают о работе проституток, гомосеки уже не просто тоже люди, ачуть ли не лучшая часть человечества, ибо ломают старую мораль общества... Вкино миллионеры женятся на профессионалках-проститутках, наемные убийцыоказываются лучше и порядочнее, чем добропорядочные граждане... Бог мой, дочего же евреи довели мир!

Они посмотрел на Когана, но тот упорно игнорировалокружение. Перед ним на экране компьютера высвечивались колонки цифр, пальцыКогана бегали по клавишам калькулятора. Я ревниво покосился на заставку, так иесть, министр финансов по Интернету влез в свежие документы МеждународногоФонда, копается, сличает со своими записями. Ничего секретного, но протоколыеще не получены, а он спешит увидеть первым. Еще вчера просил программистовсвязать его то с той программой, то с другой, а сегодня уже сам... То-то мордасонная, глаза красные, явно днем работает как министр, а по ночам учится нахакера.

Сказбуш шумно вздохнул, хотел было углубиться в расчеты, норазминка показалась короткой, да и что за разминка, если не получил ответныйпас, подумал, сказал глубокомысленно:

– Любой мусульманин принадлежит всему исламскому миру.Что-то вроде советского человека, который дома как в Белоруссии, так в Арменииили Чувашии. Потому страны ислама так помогают друг другу, потому в Чечне иТаджикистане сражаются люди разных стран лишь потому, что помогают своимединоверцам... Когда русский Иван Петров, мусульманин, приезжает в Иран, Кувейтили Арабские Эмираты, он приезжает к себе домой, на родину, это его странытоже! Родины даже. А вот в России все еще чужак, хотя за Россию проливал кровь.

– Вроде евреев, – согласился Коломиецпонимающе. – Те везде дома! Либо их Христу кланяются да молят бога Израиляих помиловать... либо президент еврей... надо бы к Кречету присмотреться...

– Гм, у него нос расплющен, челюсть сломана, переносицаперебита, – возразил Сказбуш, – значит, не еврей. Вон какой визгКоган поднял, когда ты ему палец дверью прищемил? Чуть в оппозицию не перешел!

Чувство юмора у министра культуры было на уровне Эйнштейна,тот тоже не мог придумать ничего остроумнее, чем показать язык или фигу. А самхохотал громко и с удовольствием, когда кто-то поскальзывался на апельсиновойкорке.

Хлопнула дверь, стремительно вошел Кречет, подтянутый ихищный, словно уже выбрал жертву. С порога поймал, о чем речь, хохотнул,добавил что-то по адресу министра финансов.

Кленовичичевский поглядел на Кречета с опасливым осуждением,на Когана бросил сочувствующий взгляд, полный скрытой поддержки. У него сюмором еще слабее, чем у Коломийца, и он взглядом давал понять Когану, что,мол, не все в России так думают, здесь кроме кречетов хватает и голубей. Терпи,когда-нибудь и эту гнусную диктатуру свалим. Не понимает, что если бы Кречет былантисемитом, то от всех Коганов в пределах окружной дороги остались бы толькобыстро высыхающие мокрые пятна, Коган это прекрасно понимает, потому на каждуюиздевку президента и его генералов отвечает двумя, благо люди с погонами кормятне одно поколение остротами и анекдотами.

И Коган, и министры таким нехитрым способом быстренькоотдыхают от мозговой атаки. Слегка погавкались, и снова мозги как новенькие. Ясам из «небритых героев», «героев без фразы», как называли наше поколение:«слова их порою грубы, но самые лучшие книги они в рюкзаках хранят», потомуменя не коробит, когда Кречет называет Когана жидовской мордой, а тотвсесильного президента – держимордой. Если бы они хоть на миллионную долюпроцента так думали или считали, что тот, кого обзывают, может принять всерьез,то раскланивались бы с преувеличенной любезностью, даже грубый Кречетраскланивался бы, умеет же, видно, раскланиваться умеет каждый полуинтеллигентили даже грузчик, а вот не раскланиваться надо уметь, здесь шик, умение ивысшее уважение к собеседнику, его уму и пониманию.

Я слышал, как Коган вздохнул:

– Жизнь так коротка, а сколько гадостей успеваютнаделать кречеты!

Кречет подтвердил:

– Потому что свобода! Уже говорим все, что думаем.Жаль, думаем еще кто чем.

Краснохарев сдержанно хмыкнул. Сам по своей тяжеловесности имедлительности шуточками бросался крайне редко, да и вряд ли родил бы хоть однуудачную, но слушал с удовольствием.

Кленовичичевский заговорил ровно, в голосе слышалась истранная настороженность, и отчаянная надежда, что президент все-же поступит нетак, как о нем говорят, а верно и справедливо:

– Господин президент... У меня есть сведения, что внаших тюрьмах дожидаются расстрела двести семьдесят человек.

Кречет кивнул:

– Верно. Но это вовсе не секретные сведения.