– Учусь, – откровенно признался Суриков. – Хорошему не грех поучиться, Евгений Александрович.

– Поучиться, говоришь? Мысль дельная, – согласился Казаковский и тут же, оценив деловую значимость идеи, предложил: – Как члену партийного комитета, тебе и карты в руки. Подумай, Иван Федорович, над вопросом о том, как лучше организовать прохождение такой учебы на буровой у Могильного и представителям других наших бригад? Может быть, создадим здесь свою школу передового опыта, школу трудового мастерства?

– А нам зрители ни к чему, не цирк у нас, – отозвался молодой плечистый буровик, подтаскивающий с помощью лебедки новую «свечу».

– Ну, ну! – Казаковский погрозил ему пальцем. – Не надо жадничать! Все деньги все равно не загребешь.

– Да я не об этом, товарищ Евгений Александрович, – начал оправдываться рабочий. – Мешать же будут!

– А мы их работать в бригаде заставим, – сказал Могильный, уже прикидывая в уме идею Казаковского. – У нас шляться за здорово живешь никто не будет!

– Вот именно, работать и учиться, – согласился, уточняя, Казаковский, – вам, Иван Семенович и Иван Федорович, тут есть о чем подумать и потолковать. А руководство экспедиции и партком поддержат ваши предложения! – и деловым тоном спросил: – Неделю на обдумывание хватит?

– Хватит! – в один голос ответили бригадиры.

– Тогда так и запишем, – Казаковский вынул блокнот и самописку. – Через неделю жду вас, товарищи, с конкретными предложениями.

От бригады Могильного до буровой Сайфулина добрались довольно быстро. Шофер Степаныч, который недавно пересел на «газик» начальника экспедиции, вел машину уверенно, лавируя среди корней и камней, устилавших дорогу, недавно пробитую на взгорье, где на выступе скалы примостилась буровая, которую в шутку называли «гнездом Зуфара».

Зуфар Сайфулин впервые увидел буровую вышку лет пятнадцать назад, когда после службы в армии гостил у родственников в Башкирии. Шум моторов сложного двигателя и бурового снаряда, от которых по земле распространялся ровный басовитый гул, захватил и покорил сердце парня. И вскоре он стоял на помосте рядом с мастером смены.

Пять долгих лет Зуфар настойчиво повышал свою квалификацию за рычагом бурового станка, а затем на специальных курсах осваивал теорию и практику бурового дела и стал старшим мастером. А потом еще годы потратил на то, чтобы стать действительно мастером по колонковому бурению.

В горы Мяочана он прибыл в числе первых, почти вместе с Евгением Александровичем. На разведке месторождения его бригада была всегда в числе передовых. Человек умный от природы, с творческой жилкой, быстрый и сообразительный, Зуфар постоянно что-то изобретал, вносил в свою работу всевозможные новшества и усовершенствования, следил за техническими новинками в буровом деле. Ему и поручил Казаковский проверить на практике, опробовать в деле свою технологию бурения скважин, ту самую, идею которой поддержал профессор Воздвиженский: заменить плотной воздушной струей привычную промывку скважины водой. Привез свои чертежи и технические расчеты, выкладки.

Зуфар сразу же загорелся, сердцем понимая и принимая живую силу новшества, которое приоткрывало двери в завтрашний день бурового дела, в будущее, которое обязательно скоро наступит.

– И никто никогда еще не пробовал бурить с очисткой забоя воздухом? – допытывался Зуфар – когда речь шла о близком и дорогом ему деле, то его широкое обычно добродушное лицо становилось сосредоточенным, темные глаза вспыхивали и светились живым огнем. – Никогда в целом мире?

– Пробовали, Зуфар. И у нас и за рубежом. Пробовали бурить скважины стальной дробью с очисткой забоя воздухом, да только пока это ни у кого не получалось.

– А у нас получится, Евгений Александрович, – уверенно сказал буровой мастер. – Обязательно получится!

– Это не так просто, Зуфар. Дело сложное и трудное, над ним многие мозгами шевелят.

Казаковский развернул свои чертежи, стал пояснять технические расчеты, легшие в основу новой технологии бурения, и где-то в душе радостно ощущал уверенную взволнованность Зуфара Сайфулина, опытного бурового мастера. Тот не просто смотрел в чертежи и слушал опытного инженера, именно инженера, а не начальника экспедиции, но и мысленно видел перед собой в натуре эти самые блоки и приспособления, прикидывал, прилаживал их к своему буровому оборудованию, к своей скважине, к своему рабочему инструменту, который грыз на глубине твердые горные породы, продираясь сквозь них к спрятанному подземному богатству, к таинственному рудному телу.

– У нас должно получиться, Евгений Александрович, – повторил Зуфар, – потому что иначе нам никак нельзя. Сама жизнь заставляет. Откуда сюда воду тащим по трубам? А в зимние месяцы, когда морозы эту трубу перехватывают? – и утвердительно закончил: – Очень важное и нужное дело вы предлагаете!..

Но не так-то просто было внедрять новую технологию в практическую жизнь буровой. На первых порах вообще ничего не получалось. Однако на буровой собрался народ терпеливый и упрямый, тем более что продувка скважины воздухом сулила большие выгоды: скорость проходки увеличивалась, а стоимость погонного метра снижалась и, самое главное, даже самое важное – при таком методе возрастала возможность получения более полных и более качественных сведений с глубины, именно тех геологических данных, ради которых и сверлили землю. Начали, как говорили, «шевелить мозгами», «кумекать». Спорили, пробовали, предлагали, переделывали.

Зуфару помогал вдумчивый, знающий свое дело механик молдаванин Дмитрий Чобан, прибывший с женой геологом еще в годы войны на Дальний Восток да так там и осевший, и дизелист, умелец на все руки Николай Кулонин, уроженец здешних мест, недавно отслуживший в танковых войсках и навсегда приобщившийся к железу, к механизмам. Эта тройка, не считаясь со временем, изобретала, придумывала, создавала и своими руками переделывала многие узлы механизмов, заставляя их работать в нужном направлении. И сам Евгений Александрович выкраивал время и часто появлялся на буровой, засиживался с рабочими, колдуя над приспособлениями и экспериментируя в самой скважине.

Зуфар каждую очередную неудачу принимал близко к сердцу, бурно переживал, громко выражая свои чувства, и повторял, размашисто жестикулируя перемазанными мазутом руками:

– Бригадир? Самая последняя должность в бурении! Весь огонь на него в случае непорядков! И шкуру с бригадира снимают, когда нет метров проходки! Хуже нет работы!

Однако тогда, когда дело клеилось и результаты опробований были обнадеживающими, Зуфар сиял и, так же жестикулируя, утверждал обратное:

– Бригадир? Самая главная должность в бурении! Без нашего труда – никуда! Планы, которые на мертвой бумаге обозначены, мы в живое дело претворяем! И людей надо уметь расставить, и за механизмами посмотреть, и всюду надо поспеть и все предусмотреть, чтобы работа весело вертелась! Вот это и есть бригадирство!

Монотонно гудит буровая и, вторя ей, однообразно с глухим ропотом отзываются горы и сонные деревья, примостившиеся на скалах, да чуткое эхо, как бы лениво передразнивая, повторяет и дробит звуки. И в то же время привычный гул, исходивший от буровой, был каким-то особенным, вроде бы более ясным по тону и даже напевно приятным. Очень даже приятным. Особенно для сердца Казаковского. Он вслушивался в него и радовался. Верил и не верил. Глазами видел, умом понимал, а где-то глубоко внутри точил настороженный червячок сомнения: не может быть, это временно, это случайно… Но буровая работала, стремительно вращался ротор, дрожала стрелка манометра, и старый компрессор, чиненый-перечиненый, гнал вниз, в забой, сжатую, спрессованную струю воздуха, очищая на глубине скважину, и со свистящим шумом, чем-то похожим на сипение бурно кипящего чайника, она возвращалась, вырывалась наружу, вынося из далекого подземного нутра частицы пустой породы, разбуренной стальной дробью. И воздух вокруг был необычно сухим, странно пыльным, словно стояли они не на подрагивающем в такт работы механизмов помосте, а находились в кузове грузовика, который жарким летним вечером мчался по проселочной дороге, взметая колесами сухую придорожную пыль…