Вокруг Александра всегда вилась молодежь, умел он задушевно петь да играть на немудреных струнных инструментах, а главное, увлеченно думать вслух о близком завтрашнем времени. И хоть в его пустом доме ничего не было, кроме железной койки да старой его шинели, отдала ему свою руку и сердце молодая преподавательница естественных наук. Так и пошли они, Александр и Александра, рука об руку по дороге жизни, утверждая себя добрыми делами, сея вечные знания в детские умы да просвещая научным светом людские души, веками стосковавшиеся по свободе и справедливости.

Жили они, Александр Осипович и Александра Львовна, дружно и ладно, как жили и живут многие сельские учительские семьи, всегда на виду у всех сельчан, открыто, и своими делами, поступками, поведением утверждали те высокие моральные и нравственные принципы, которые они так убедительно преподносили и ученикам своим в школе, и соседям, простым жителям села. А земляки-белорусы – народ отзывчивый, каждый селянин сердцем чувствует правду и искренность и всегда стремится щедрой добротой отплатить за внимание и ласку, за тяжкий труд по воспитанию и обучению их детей – перед которыми открывались двери в большой мир человеческих знаний и научных истин.

Да и у самих у них, у Александра Осиповича и Александры Львовны, в год первой пятилетки появился долгожданный сын, которого и назвали литературным звучным пушкинским именем – Евгений, в мечтах своих предрекая ему большое будущее и светлую дорогу жизни, поскольку родная народная власть открывала перед каждым, в том числе и перед крохотным Женькой, великие просторы человеческой свободной деятельности и широкие возможности проявления своих талантов и способностей. Только старайся и стремись, трудись и добивайся, дерзай и мечтай! Все пути-дороги перед ним были открыты, выбирай любую и шагай по ней в свою личную и общую с народом жизнь!

А через несколько лет, когда в стране окончательно утвердился социализм и народ принимал свою новую конституцию, в учительской семье Казаковских появилась и девочка, сестренка Женьки, которую назвали древним торжественным именем Ириадна, или попросту, как ее ласково называли в семье, Ирочка, Иринка. Женька, как старший – он уже закончил первый класс, – по силе возможности ухаживал за своей младшей сестренкой, успокаивал, если она куксилась, плакала, забавлял ее, а когда дома не было родителей, показывал ей картинки и читал по букварю про то, как мама мыла раму, чтобы Иринка с раннего детства приобщалась к знаниям и грамоте.

Война грянула в год, когда Иринке исполнилось пять лет. Женька в то время уже увлекался радиоделом и с помощью отца собрал детекторный приемник. И в учительской, благодаря самодельному приемнику, в семье одними из первых в селе узнали о страшной новости, о том, что фашистская Германия односторонне порвала мирный договор с нашей страной и без объявления войны начала вооруженное нападение.

Вслушиваясь в сообщения из Москвы, Женька где-то в душе радостно ликовал и по-мальчишески уверенно подумал о том, что наконец-то наша Красная армия наломает бока обнаглевшим фашистам и проучит их как следует. Он только не понимал, почему нахмурился отец и, не стесняясь детей, заплакала мать. Она обхватила своими руками отца за шею, прижалась к нему и, громко плача, повторяла сквозь слезы только одно его имя:

– Сашенька!.. Сашенька!.. Сашенька!..

А отец, всегда такой спокойный и рассудительный, как-то странно взволнованно стоял посреди комнаты, поглаживая ее по голове, успокаивал и произносил слова, которые, казалось, были давно им обдуманы:

– Главное – быть с народом. Мы – как и все! С нашим народом…

Они оба, быстро собравшись, ушли в свою школу, бросив на прощание Женьке:

– Погляди за Иринкой!

– И из дома, чтоб никуда! – добавила строго мать.

В тот же день высоко в небе, по которому медленно двигались белые облака, Женька впервые увидел чужие темные стальные машины, на крыльях которых явственно обозначались белые кресты. Они летели группами на восток, где были наши крупные города и промышленные центры. А родные краснозвездные самолеты почему-то в небе не появлялись, и они, как Женька не раз видел в кино, не вступали в воздушный бой с врагами. Было тоскливо странно и обидно смотреть на небо, где по-хозяйски летали одни чужие железные птицы.

А под вечер отец повел Женьку в лес. Они углубились в чащу и вышли к небольшой березовой чаще. Отец остановился и сказал:

– Запоминай, сын, тут памятное место.

Женька невольно обратил внимание на некоторые странные березы. На их стволах белели крупные бугры – то ли наросты, то ли какие-то странные искривления. И связанные, сросшиеся ветки.

– Запоминай, сын. Сюда мы приходили перед той войной, – пояснял отец. – Есть такой наш старинный славянский обычай: когда уходили на битву с врагом, в дальний поход, то каждый воин обязательно завязывал узлом ветки или стволы молодых березок. Солдат воюет, а дома мать или невеста навещают лес и на свое деревце поглядывают. Цел узел, значит, жив-здоров их солдат. Наверное, с далеких времен это повелось, когда писем еще не умели писать.

– Чудной ты, папка! – засмеялся Женька. – Взрослый такой, а в старые сказки почему-то веришь.

– Тут не сказки, – ответил глухо отец. – За такие, сын, сказки люди умирали.

Он, больше не говоря ни слова, связал жгутом ветки молодой вихрастой березки. Женька последовал его примеру, неловко стягивая гибкие скользкие ветки.

– Ты полегче, полегче, – советовал отец. – И листву не обрывай, чтобы живая осталась.

– Не выходит у меня, – признался Женька. – Помоги.

– Э, нет! Тут каждый сам должен, – и добавил задумчиво: – В том-то и весь секрет, что каждый сам должен завязать узел.

Они возвращались по тропе, шли знакомым лесом. Сюда еще недавно гоняли лошадей в ночное. Женька вспомнил, как его обучали «лесной печке». Загодя собирали сушняк, обкладывали им старый пень и зажигали. Хворост и сушняк сгорали быстро, а от них занимался пень, и всю ночь он тлел малиновым жаром. Вокруг такой «лесной печки» они, пацанье, и располагались на ночь. Наслушавшись сказок и небылиц, закутывались в старые армяки. Чуткая земля отзывалась на грузный скок спутанных лошадей, на быстрый стрекот колес по большаку, на крик коростеля и дергача, передавала все эти звуки, тревожа ими мальчишеские сны. И невольно закрадывалась мысль: а придется ли ему еще когда-нибудь ходить в ночное, ночевать возле малинового пня, «лесной печки»?

Женька Казаковский на всю свою жизнь запомнил и жаркий июньский день, когда в его родное село гулкими взрывами снарядов нежданно вкатилась война. День был как день. От близкого ржаного поля, от яблочных садов, где в траве светлело множество опавших плодов, от грядок огорода и зарослей крапивы, от разогретых солнцем крыш стлался над землей и парко висел духовитый, пахнущий сытостью знойный воздух, создавая ту летнюю духоту, которая не проходила даже короткими ночами. Женька, примостившись у окна, настраивал свой детекторный приемник на московскую волну, а из него то и дело почему-то вырывалась чужая отрывистая речь. Отец читал газету, молча хмурился. И вдруг чутким ухом он уловил какой-то странный свистящий звук. Он возник где-то вдали в дальнем конце улицы, словно через маленькое отверстие пропускали застойный воздух. Странный свист прошел над садами, над крышами и за селом, где-то в ржаном поле оборвался резким звучным хлопком. Отец отложил газету, стал вслушиваться. Через минуту опять услышали странный тягучий посвист и гулкий хлопок. Казалось, что над селом чьи-то крепкие руки рывками раздирали куски огромного полотнища.