Варя отпихнула ее.

Потом тоненько засвистело, и Волошин подумал, что у негозвенит в ушах, но свист все не прекращался, только усиливался, словно где-тонедалеко дули в свисток. Они оторвались друг от друга и посмотрела по сторонам– он налево, она направо. Никаких свистков. Только дубовые полки с книгами. Емужалко было терять время на какой-то дурацкий свист, и он взял ее за голову ипритянул к себе, но Варя сказала:

– Подожди.

– Да наплевать.

– Нет, это где-то у нас.

– Где… у нас?

– В твоей квартире.

Они опять прислушались и опять посмотрели – она налево, оннаправо.

– Чайник, Марк! – вдруг вскрикнула Варя. – Мы забыли чайник!Он же у тебя со свистком!

– У меня электрический чайник, а они не бывают со свистком!

– Разве? Не бывают?

И они бросились на кухню, и выключили чайник, стоявший наплите, вовсе не электрический! Пар из него валил так, что окна запотели.

– Где ты его взяла? Я сто лет его не видел!

– Вот тут. На полочке. А что такое?..

Тут им стало очень весело, и они обнялись и хохотали – этоже очень смешно, что они забыли про чайник!.. А потом опять начали целоваться,и Волошину это тоже почему-то было очень весело.

Вот никогда в жизни он так весело не целовался, как нынчевечером на собственной кухне с собственной секретаршей!..

И вообще он редко целовался. Даша ничего этого не любила. Аможет, любила, но как-то так, что он этого не понял. А может, просто его нелюбила.

Она говорила всегда, что он слишком «правильный» и потомускучный человек, только она говорила не скучный, а «пыльный».

Ты такой же пыльный человек, как твой дедушка с его книжнымишкафами!..

Она никогда не видела его деда, но почему-то обожаласравнивать его с Волошиным, как будто Волошин тоже был дед. Или он на самомделе сразу, с самой молодости стал стариком, и она всегда видела в нем толькошпица Дона Карлоса?..

Но Варя ничего не знала про шпица и про то, что Волошин«пыльный»!..

– Я о тебе мечтала, – вдруг тихонько сказала она ему на ухо,когда он оторвался от нее, чтобы перевести дыхание. – Правда, Марк. Я сначаламечтала о Разлогове, а потом о тебе. Я знаю, что это неправильно и что всесекретарши всегда влюблены в своих начальников, но я… мечтала.

– Не придумывай.

Она вдруг засмеялась и посмотрела ему в глаза. Странноедело, но до этой секунды она понятия не имела, какие у него глаза. Оказалось,карие, очень темные.

– А можно немножко?

– Что?

– Немножко попридумывать?

– Нет, – отрезал Волошин. – Ты что-нибудь не тонапридумываешь!

Но пока все было «то», и даже холодный кожаный диван, скоторого она так неловко съезжала сегодня утром – а кажется, что в прошлойжизни! – не отпугнул и не остудил ее.

На одну секунду Волошин устыдился этого дивана с егорептильным блеском и подумал даже, что нужно вытащить из бельевого ящикаскатанный матрас с одеялком и подушкой и как-то улучшить положение или все-такипойти в спальню, где было царское ложе, выписанное когда-то из Италии, а может,из Англии, а потом забыл. Варя стянула с него свитер, прижалась щекой к томуместу, где у него сегодня целый день болело сердце, и он обо всем забыл. Даже отом, что оно болело.

И на диване им было весело, вот ей-богу!.. Все-таки они снего съезжали, и держали друг друга, и прижимались, и возились как-то неловко,и прежний, нормальный Волошин непременно умер бы со стыда, если бы возилсяголый на диване с малознакомой девицей, а шпиц Дон Карлос еще и облаял бы ее,но новый ненормальный Волошин чувствовал только радость. И новым казалось все –прикосновение ее пальцев к его коже, протяжный вздох, как всхлип, ее вдругставшие серьезными глаза, смотревшие близко-близко.

Он забыл уже, как это бывает, когда у женщины от удовольствияи радости начинают гореть щеки. И это удовольствие – он сам, Марк Волошин! Егожена получала удовольствие от дорогих одежд, мехов, бриллиантов и отелей и былаблагодарна ему за то, что он умел все это добыть, но он сам никогда не вызывалу нее восторга. Нет, она была безусловно согласна проделывать с ним в постелинекую обязательную программу, в общем, довольно скучную и уж точно давнопривычную, но восхищаться им ей даже в голову не приходило!

А Варя восхищалась.

– Ты такой красивый, – вдруг сказала она, и куснула его заплечо, и провела рукой по спине, по самому позвоночнику, все ниже, и ниже, иниже, – у тебя такая красивая длинная спина!

И она не смеялась над ним, он видел это совершенно точно,потому что еще раз успел посмотреть ей в лицо, очень серьезное и ласковое, онникогда не видел таких ласковых женских лиц.

И ему так хотелось, чтобы она еще раз сказала, что у негокрасивая спина, или рука, или нос, просто для того, чтобы это услышать, и потомжить, зная это и упиваясь, потому что вдруг оказалось, что это очень важно, такважно, как ничто на свете!

Оказалось, что просто жить – дышать, двигаться, заниматьсялюбовью на холодном кабинетном диване, смотреть в глаза, чувствовать жар истрах – это очень важно. Еще утром он думал с ожесточением, что умрет, инаплевать, и ладно, Разлогов уже умер. Хорошо ему, Разлогову, у него всепозади. А потом оказалось, что Разлогов не умер, и он, Волошин, не умер тоже,а, наоборот, воскрес, как будто хлебнул «живой воды» из той самой установки,схему которой порвала в клочки разлоговская собака Димка!..

Потом они долго лежали молча, словно привыкая друг к другу ик странному состоянию близости – диван был узкий, и «отдалиться» у них всеравно не получилось бы.

Варя приподнялась и прижалась ухом к его виску. КожейВолошин чувствовал ее сережку.

– Ты что?

– Вот как мне подслушать, о чем ты думаешь?

– Зачем?

– Мне хочется.

– Слышно?

Она заглянула ему в лицо.

– Нет.

Он усмехнулся, чувствуя себя очень взрослым и умным.

– Ты же так близко! И все, что у тебя в голове, тоже оченьблизко, и мы только что занимались любовью, и ты был совсем… близко…

– Это точно.