– Как тебя зовут? – спросила Глафира. Какая-то палка поехалаей под ноги, она подняла и прислонила ее к стене.

– Ой, меня Лена зовут! А вас?

– А ты знаешь такого мальчика, – Глафира вздохнула ипродолжила решительно, – Володю Савушкина?

– Вовку? Конечно, знаю! Только он маленький совсем. А зачемон вам?

– Просто так, – быстро сказал Дэн и подтолкнул Глафирувперед. – Нам в Москве сказали, что у вас есть такой мальчик, вот мы про него испрашиваем.

Девчонка пожала плечиками.

– Мальчик как мальчик, обыкновенный, хороший. У нас всемальчики хорошие. А которые плохие, тех учат быть хорошими. У кого получается,а у некоторых нет. Макс все время дерется, а Сашка… Наталина Теодоровна! –вдруг закричала она так, что герань вздрогнула на окне. – Наталина Теодоровна,вот эти из Москвы приехали! К нам! Они из журнала, как Маша Галкина!

– Не кричи, Лена! Тебе только в опере петь!

Со второго этажа сбежала высокая молодая женщина в джинсах исвитере. У нее были растрепанные короткие волосы и темные внимательные глаза.

– Здравствуйте.

– Я Глафира Разлогова. Я вам звонила.

– Я уже поняла. Пойдемте ко мне в кабинет или хотитепосмотреть дом?

– Наталина Теодоровна, – затараторила Лена, – давайтесначала дом покажем! Я им Машу Галкину обещала! И еще поделки из кожи, которыеТатьяна Павловна делает! Ну мы же их всегда показываем! А, Наталина Теодоровна?И потом обедать! Вы же будете обедать?

«Полячка младая» положила худую руку на голову разговорчивойЛены и сказала любовно:

– Вот трещотка. Подожди, мы все покажем. А пока нампоговорить нужно, да?

Глафира кивнула.

– Ой, а они про Вовку Савушкина спрашивали!

Наталина убрала руку и строго взглянула на Глафиру.

– Извините, – пробормотала та. – Просто мне очень надо былознать. Очень.

– Лен, сбегай за Татьяной Павловной, – вдруг попросила«полячка». – Скажи, что мне нужен прошлогодний альбом, который к выпускуоформляли. Я его что-то искала, и не нашла. Поищите вместе, а?

– Хорошо, Наталина Теодоровна. Мы тогда к вам зайдем, да?!

И, перепрыгивая через две ступеньки, она понеслась вверх полестнице. Лестница охала и стонала. Пианино все играло, а нестройный хорисполнял теперь «Джингл беллз».

– Ну что вы! – сказала Наталина. – Переполох на целый день.Гости из Москвы, такое событие!

– Наталина Теодоровна, – взмолилась Глафира, – можно мне егоувидеть? Ну просто на одну секундочку!

Дэн сзади дернул ее за куртку, и она сердито отмахнулась.

– Это очень важно, поверьте! Я ничего не буду делать, япросто посмотрю.

Директриса хотела что-то сказать и даже губы сложила, но,взглянув Глафире в глаза, покачала головой и вздохнула.

– Да, – негромко сказала она. – Я вас понимаю. Нопредупреждаю, все это нужно делать очень осторожно. У нас ведь детский дом. Мыочень стараемся, но, понимаете, это ведь… брошенные дети, и они об этом знают.Правда, ваш все-таки еще маленький…

Глаза у Глафиры моментально налились слезами.

– Ну-ну, – строго остановила ее Наталина. – Если вы несможете держать себя в руках, то я вам лучше фотографию покажу.

– Я смогу! – жарко уверила Глафира.

Директриса еще помедлила, а потом решилась.

– Пойдемте. Они как раз с прогулки пришли.

Она пошла вверх по лестнице, Глафира устремилась за ней, иДэн поплелся следом.

– Вы просто московские журналисты, – негромко говориладиректриса. – Приехали посмотреть наш дом. Я вам его показываю. В детскойспальне, кстати сказать, есть что посмотреть. Там стены расписывал один художникиз Израиля, очень хороший. Он приехал, увидел наш дом и вот стены расписал инесколько телевизоров купил! А приехал просто как турист, на пароходе, не знаю,кто его сюда привел. Он как-то сам пришел.

Глафира почти ничего не слышала. Сердце заглушало все звуки– бу-бух, бу-бух, бу-бух, – и жарко было невыносимо. Она размотала с шеи шарф итеперь несла его в руке.

– Здесь темновато, у нас лампочки слабенькие, и тутступенька. Ну вот. – Она остановилась перед дверью, на которой и правда былонарисовано нечто такое и эдакое. Из-за двери неслись детские голоса. – Выготовы?

Глафира промолчала, а Дэн сказал, что они готовы.

Наталина распахнула дверь.

– А здесь у нас детская! – радостно заговорила она, какзаправская актриса на сцене. – Это спальня мальчиков, а девочки у нас в концекоридора. Это называется первая семья. У нас семьи, групп никаких нет.Здравствуйте, Нина Васильевна.

Полная женщина уютными большими руками развешивала набатарее мокрые колготки. Какой-то мальчишка прыгал на одной ноге, двое другихшушукались на кровати, почти сталкиваясь лбами. Четвертый сидел на маленькомстульчике очень близко от них и, сосредоточенно сопя, выворачивал наизнанкуватный комбинезон.

– Все мокрые, – пожаловалась Нина Васильевна, – с головы доног! Снег валит, такая красота!.. Мальчики, поздоровайтесь!

– Здрасти! Здрасти, Наталина Теодоровна! Мы с горкикатались, не с нашей, а с большой!

Глафира ничего не видела и не слышала.

Тот самый, который выворачивал комбинезон, вдруг поднялголову и посмотрел на нее. У него были серые глаза в угольно-черных прямыхресницах.

Погибель, а не глаза.

– Ну что ж ты, Володя, – сказала Нина Васильевна, – учутебя, учу, а ты все никак! Смотри, как надо. – И в два счета вывернуланеподатливую штанину. – Учится лучше всех, – продолжала она, – такие картинкирисует, хоть сейчас на выставку посылай, а с вещами обращаться не умеет! Ужесемь лет, совсем большой человек, и не научится никак!

Глафира стремительно подумала, что его отец тоже решительноне умеет обращаться с вещами. Тридцать восемь лет, и все не научится никак!..

– Здравствуйте, – вдруг сказал Глафире мальчишка, и егосерые глаза улыбнулись ей.

– Здравствуй, Вовка, – ответила она.

В громадной гостиной, увешанной итальянскими пейзажами,писанными русским живописцем, было полутемно от снега, валившего за окнами.Даже река казалась белой, чистой и какой-то деревенской, широкой и просторной,словно тот берег был далеко-далеко.