противоположную сторону, – туда, в гибнущий Брия. – Ступай вслед за водой и придешь в нужное время, ближе к явлению своей звезды.

– Но если меня там не будет, кто укажет ей путь? Хотя я же сам и есть эта звезда… вернее, был ею прежде, а сейчас… Странное чувство: звездная часть моего существа словно бы онемела – не слушается, не откликается.

– Не забывай, ты ведь сейчас не в Брия. Вот вернешься туда – и снова почувствуешь ваше Новое Солнце, если оно сохранится до того времени.

– Должно! – воскликнул я. – И ему… мне… понадоблюсь я – мои глаза, уши, иначе кто же расскажет ему, что происходит на Урд?

– Тогда, – заметила крохотная Цадкиэль, – слишком далеко вниз по ручью не ходи. Пожалуй, двух-трех шагов хватит.

– Очутившись здесь, я его не видел. И, может статься, шел к нему не по прямой.

Крохотные плечи Цадкиэль приподнялись, опустились, а столь же крохотные безупречные груди качнулись им в такт.

– То есть наверняка уже не угадать? Что ж, тогда это место ничем не хуже любого другого.

Поднявшись на ноги, я припомнил ручей, каким увидел его впервые, издалека.

– Он тек в точности поперек моего пути, – сказал я. – Пожалуй, мне все же лучше пройти пару шагов вслед за водой, как ты советовала.

Цадкиэль, тоже поднявшись с травы, взмыла в воздух.

– Как далеко заведет очередной шаг, не дано знать никому.

– Однажды слышал я притчу о петухе, – ответил я. – Тот, кто ее рассказал, говорил, будто это лишь глупая детская сказка, но, по-моему, некая мудрость в ней все-таки есть. Там говорилось, что семь – число счастливое, а вот восьмой шаг – то есть крик – завел сказочного петушка слишком далеко.

Рассудив так, я прошел вдоль ручья ровно семь шагов и остановился.

– Что видишь? – спросила крохотная Цадкиэль.

– Только тебя, ручей да траву.

– Тогда от ручья отойди. Однако не прыгай через него, иначе окажешься в другом месте. Шагай не спеша.

Я, повернувшись к ручью спиной, отошел от него на шаг и снова остановился.

– Что теперь видишь? Гляди вниз, вдоль стеблей травы, от верхушек к корням.

– Ничего. Темноту.

– Тогда сделай еще шаг.

– Огонь… Целая туча искр.

– Еще! – велела Цадкиэль, паря со мной рядом, словно ярко раскрашенный воздушный змей.

– Теперь только трава, с виду – будто обычная.

– Прекрасно! Еще полшага.

Я не без опаски шагнул вперед. Пока мы разговаривали на цветущем лугу, нас неизменно укрывала тень, но теперь лик солнца словно бы заслонила туча куда чернее прежних, и передо мною поднялась кверху полоса тьмы не шире раскинутых в стороны рук, однако изрядно глубокая.

– Что теперь?

– Впереди сумрак, – ответил я, и тут же, скорее почувствовав сие, чем увидев, добавил: – И дверь. Дверь в темноту. Войти?

– Это уж решай сам.

Стоило склониться к двери, мне показалось, будто луг как-то странно накренился (точно так же он выглядел из укрытия на вершине скалы), а напев Мадрегота, хоть ручей и остался всего в трех шагах позади, сделался еле слышен.

Перед глазами замерцали, паря в темноте, неясные, расплывчатые письмена, и я не сразу сумел понять, что они перевернуты, точно в зеркале, а самые крупные буквы слагаются в мое имя.

Едва я шагнул во мрак, луг исчез без следа. Со всех сторон окруженный непроглядной тьмой, я ощупью отыскал впереди камень, нажал на него, и камень подался – сперва неохотно, со скрипом, затем пошел как по маслу, противясь нажиму лишь оттого, что был изрядно тяжел.

Казалось, хрустальный, переливчатый смех крохотной Цадкиэль звенит возле самого уха.

XLI. Из собственного кенотафа

Откуда-то из темноты донесся крик петуха. Отодвинув тяжелый камень, я увидел прямо перед собой, в звездном небе, себя самого – одинокую звездочку. Набравшая скорость, моя звезда превратилась из белой в ярко-голубую, но я, узнав ее с первого взгляда, вновь обрел прежнюю цельность, воссоединился с недостающей частью собственного существа. Как же она была близка! Даже диск красавицы Скульд сиял куда менее ярко и заметно уступал ей в величине.

Долгое (по крайней мере, на мой взгляд) время изучал я собственное воплощение там, далеко за орбитой Диса. Раз или два где-то неподалеку слышались негромкие голоса, но посмотреть, кому они принадлежат, я вовремя не удосужился, а наконец оглядевшись, не обнаружил поблизости никого.

Вернее, почти никого. Справа, с гребня невысокого холмика за мной наблюдал олень. Голову его украшали роскошные ветвистые рога, глаза неярко мерцали во мраке, а туловище терялось в тени венчавших холмик деревьев. Слева таращила в мою сторону пустые, незрячие глаза какая-то статуя. Где-то рядом тянула песню припозднившаяся цикада, хотя трава уже сверкала самоцветами изморози.

Места эти, как и луг возле Мадрегота, казались знакомыми, но я их не узнавал. Под ногами чувствовался твердый камень, из камня же была вытесана и отворенная мною дверь. Три узких ступени вели к аккуратно подстриженной лужайке. Стоило мне сойти на траву, дверь за спиной беззвучно встала на место, а в движении словно бы изменила собственную природу так, что, затворившись, сделалась совершенно неразличимой для глаз.

Передо мной простиралась узкая, около тысячи шагов от края до края, лощина, окаймленная пологими холмами. В склонах холмов виднелись двери – одни не больше дверей ресторанного кабинета, другие гораздо шире каменной двери в обелиске за моею спиной. Эти-то двери, а также мощенные камнем тропки, ведущие к ним, и подсказали мне, что я в садах Обители Абсолюта. Длинная тень обелиска, порожденная отнюдь не полной луной, а краешком солнца, едва показавшегося на востоке, указывала на меня, будто стрела. Сам я находился на западе – еще стража, а то и меньше, и край горизонта, поднявшись, закроет меня.

Охваченному любопытством, мне захотелось прочесть надпись на каменной двери, и я на миг пожалел об отданном хилиарху Когте, но тут же вспомнил, как осматривал Деклана в темной хижине. Подойдя ближе, я устремил взгляд на надпись и без труда прочел:

В память о

СЕВЕРИАНЕ ВЕЛИКОМ,

Автархе Содружества Нашего,

Первом По Праву Человеке Всей Урд

MEMORABILVS

Пораженный до глубины души, я замер, не сводя глаз с высоченного шпиля из темно-синего халцедона. Выходит, меня сочли умершим, а в этой уютной лощине устроили мне символическое надгробие? Сам я, пожалуй, предпочел бы некрополь близ Цитадели, где мне и впрямь надлежало бы в свое время (пускай хоть символически) обрести последний покой, либо каменное городище – по крайней мере, для настоящей могилы более подходящего места не сыскать на всем