городе Диошдьёр состоялись 113 административных разбирательств по «политическим» мотивам. Начиная с 1949 года любое обсуждение забастовочных действий стали рассматривать как «антидемократическое» преступление против государства, а рабочих, предлагавших прибегнуть к забастовке, исключали из партии[725].

В более долгосрочной перспективе национализация экономики продлила состояние дефицита и экономических перекосов, порожденных войной. Центральное планирование и фиксированные цены искажали действие рыночных сил, осложняя экономические обмены, причем как между физическими лицами, так и между предприятиями. Эти проблемы усугублялись слабостью или конкуренцией валют. Так, в 1944–1945 годах на территории Польши одновременно ходили «оккупационный» польский злотый, советский рубль и германская рейхсмарка. В некоторых местах в качестве валюты выступали также дрожжи и алкоголь[726]. В советской зоне оккупации Германии к августу 1945 года были закрыты все банки и экспроприированы все банковские депозиты. Доступными для владельцев остались лишь те счета, где хранилось не более 3 тысяч рейхсмарок. Это решение одновременно «ликвидировало» на территории зоны всех богачей, лишило частную экономику средств и породило волну банкротств.

Подобно британцам, французам и американцам, советские оккупационные власти выпустили в своей зоне собственную валюту. Предполагалось, что советская военная марка должна обмениваться на старые немецкие марки по курсу один к одному и использоваться для выплаты довольствия военнослужащим и покупки товаров. Хотя это никогда не признавалось публично, советская военная администрация немедленно начала печатать новую валюту в грандиозных масштабах: с февраля по апрель было выпущено 17,5 миллиарда марок. В результате другие союзные державы, желая избежать гиперинфляции, были вынуждены в 1946 году провести денежную реформу[727].

В Венгрии сочетание новой плавающей валюты, угрозы неминуемой национализации, крупных репарационных выплат и общей экономической нестабильности обусловило невиданную гиперинфляцию, в тисках которой страна жила полтора года. На ее пике, летом 1946 года, венгерские пенго считали в миллиардах. Стоимость национальной валюты менялась каждый час. Будапештский художник Тамаш Лошонци записал тогда в своем дневнике: «Вчера в 10 часов утра я отправился в министерство культуры, чтобы получить деньги за свою картину, купленную одним из музеев. Стоимость сделки составляла десять граммов золота. По пути домой я поинтересовался в ювелирной лавке, какова сегодня цена на золото. Утром, сказали мне, грамм стоил 190–200 миллиардов пенго. За доллар давали 170 миллиардов». Художник, таким образом, получил 2000 миллиардов пенго. Но к тому времени, когда состоялся расчет, уже наступил полдень: «К 2 часам дня стоимость золота достигла 280 миллиардов за грамм, а американской валюты — 260 миллиардов за доллар. Я хотел потратить заработок на то, чтобы застеклить окна в своей мастерской. Это стоило 11 долларов, или, исходя из обменного курса вчерашнего дня, 2860 миллиардов пенго. На этой операции я потерял 860 миллиардов»[728]. Разумеется, на смену наличным платежам в подобной ситуации пришел бартер. Через несколько дней художник сообщал о продаже одной из своих работ за «двадцать килограммов муки». В августе правительство наконец провело денежную реформу. Одна единица новой валюты — форинт — обменивалась на 400 000 септильонов пенго (септильон — единица с 15 нулями)[729].

Инфляция была далеко не единственной экономической проблемой. Несмотря на яростную пропаганду, полицейские преследования и политическое давление, полулегальный черный рынок продолжал расширяться, приобретая самые разные формы — от простых уличных разносчиков до операций искушенных контрабандистов. Сразу же после войны большинство восточных немцев проводило по несколько часов в день, «работая» на черном рынке. По выходным берлинцы обшаривали окрестные деревни в поисках продуктов, которые либо покупались, либо обменивались[730]. Потребление товаров первой необходимости повсеместно нормировалось. Но карточки не только позволяли людям выжить; введение карточной системы означало также и то, что цены черного рынка взмывали вверх, порождая еще большее недовольство. По словам польского пропагандиста, «нехватка товаров и их неэффективное распределение стимулируют возмущение в массах. Рабочий из Лодзи никогда не смирится с тем фактом, что его дети могут только смотреть на пирожные; он категорически не согласен с тем, что он, честный труженик, зарабатывает копейки, в то время как какой-нибудь паразит „наваривает“ на черном рынке огромные деньги и государство ничего не может с ним сделать»[731].

По мере того как национализация набирала обороты, нехватка товаров становилась все ощутимее, заметно осложняя жизнь предприятий и покупателей. В отчаянии руководство восточногерманского химического предприятия Leuna решило обменивать удобрения на продукты: «Четырнадцать вагонов картофеля и овощей, которые собирались нелегально вывезти из округа Хальденслебен, были отправлены обратно. Как выяснилось позже, чиновников не удивил тот факт, что Leuna отправляет состав удобрений для обмена с фермерами двух деревень, хотя эти деревни еще не выполнили обязательств по поставкам картофеля и овощей»[732]. Хотя эта история происходила в 1947 году, она вполне могла повториться и в 1967-м, и в 1987-м. Товарный дефицит и экономические диспропорции сопутствовали народным демократиям с момента их зарождения и до самого конца. Экономики Восточной Европы после войны росли из-за того, что им пришлось начинать буквально с нуля, но западноевропейские страны их быстро опередили. Вновь нагнать конкурентов им так и не удалось.

Как бы странно это ни звучало, партийные экономисты зачастую очень хорошо понимали причины неэффективности. Сохранившиеся в архивах документы польского министерства торговли и промышленности, вотчины Минца, содержат множество писем от проницательных чиновников со всей страны: эти люди терпеливо разъясняют начальству негативное влияние государственного контроля. Частные предприятия, по мнению многих из них, более эффективны, чем их государственные аналоги. Поспешная национализация крупной и мелкой промышленности ухудшила экономическую ситуацию. В письме, весной 1947 года направленном министру центральным бюро технической информации, говорится, что частные предприятия меньше государственных предприятий, и это позволяет им «выполнять заказы быстрее, эффективнее и дешевле… Такая ситуация обусловлена тем, что частные и кооперативные компании напрямую заинтересованы в прибыли и быстром обороте капитала»[733]. В том же послании, взывавшем к милосердию в отношении частного бизнеса, был представлен и список товаров, выпускаемых частными фирмами. В нем упоминались насосы, термометры, запчасти, строительные материалы. «В целом, — заключали сотрудники бюро, — мы подтверждаем, что частные и кооперативные компании закрывают многие товарные позиции, а это позволяет государству быстрее и лучше решать затратные производственные задачи».

Отдельные предприятия пытались выступать против национализации, иногда даже заручившись поддержкой в правительстве. В июне 1946 года менеджеры краковского издательства Anczyc, специализировавшегося на печати высококачественных иллюстрированных книг и находившегося в собственности одной семьи на протяжении семидесяти лет, подготовили обращение в министерство образования. Демократизм фирмы, ее великолепное обращение с сотрудниками, наработанный ею богатейший опыт позволяли, по их мнению, вывести ее из-под действия законодательства о национализации: «Сегодня, когда идет процесс восстановления польской культуры… было бы