неразумно, устраняя индивидуальное влияние владельца предприятия, ставить под удар качество наших научных и художественных публикаций»[734]. Владельцы издательства приложили к своему прошению письма поддержки от Краковского общества книголюбов, Ягеллонского университета, а также от своих рабочих-печатников, которые, одобряя национализацию «в принципе», выражали убежденность в том, что их материальному положению «частная собственность не вредит». Столь основательная поддержка помогла убедить министерство образования, которое перенаправило обращение издателей в вышестоящие инстанции. Но, несмотря на все усилия, инициатива провалилась. Согласно вердикту некоего бюрократа из министерства информации и пропаганды, «фирма, используя в качестве предлога заботу о полиграфической промышленности и высоком качестве своей продукции… желает остаться капиталистическим предприятием и извлекать прибавочную стоимость, эксплуатируя рабочих и инженеров». В 1949 году издательство было национализировано, а собственность его хозяев конфискована[735].

Свидетельства того, что частные предприятия не только были прибыльными, но и пользовались широкой популярностью среди рабочих, также беспокоили немецких коммунистов. В 1950 году они произвели анализ частного сектора в экономике, результаты которого были представлены экономическим отделом ЦК. Вероятно, изучая этот документ, партийные руководители были весьма удручены. Партийная инспекция обнаружила, что в частных компаниях выше производительность труда, рабочие более довольны жизнью, а частные собственники по-прежнему популярны. В одной из фирм хозяин «к Рождеству выделил своим работникам 12,5 тысячи марок»; другой собственник премировал своих служащих половиной месячного оклада и подарил каждому праздничный продуктовый набор, включавший масло и сахар.

Хотя на некоторых из этих предприятий были коммунистические ячейки, авторы доклада отмечали, что на частных фабриках «вопрос классовой борьбы почти не обсуждается», а рабочие пребывают в невежественности. Один из тружеников шокировал проверяющих заявлением о том, что хозяин его фабрики «не эксплуататор, а предприниматель», а другой сказал, что если его компанию национализируют, то он и зарабатывать будет меньше, и рождественских премий лишится. Ответ бюрократов на все это был чисто идеологическим: члены ЦК решили, что «необходимо кардинально усилить образовательную и пропагандистскую работу на частных предприятиях», привлекая к решению этой задачи и профсоюзы[736].

Коммунистический ответ на относительный успех оптовой торговли оказался примерно таким же. В 1948 году один экономист жаловался на то, что в советской зоне оккупации «торговли» нет, есть только «распределение». Но вместо того чтобы создавать для торговли более благоприятный климат — это означало бы освобождение цен и укрепление частной розничной и оптовой торговли, правительство решило создать для нее заменитель: сеть управляемых государством «свободных» магазинов, Handelsorganization. В этих магазинах люди могли приобретать потребительские товары и продукты, отсутствовавшие в других местах, причем без карточек и по ценам, которые считались рыночными.

Как отмечалось в партийных справках, население встретило новшество неоднозначно. Так, некая покупательница приветствовала его, поскольку «теперь у нас появилась возможность свободно приобретать жизненно важные потребительские товары». Другие высказывались в том духе, что «свободные магазины — это хорошо, но не по таким ценам», что «на зарплату рабочего тут ничего не купишь» и что «они нужны только людям с большими деньгами»[737].

Довольно скоро стало понятно, что «свободные» магазины не в состоянии конкурировать с частным сектором. Эта проблема продолжала мучить партийных экономистов. Спустя несколько лет на одном из совещаний в том же экономическом отделе ЦК были проанализированы соответствующие цифры. Численность людей, занятых в частном секторе, резко сократилась, что было неудивительно, учитывая финансовое и политическое давление, которому подвергались частные собственники. Несмотря на это, доля продукции, производимой в частном секторе, продолжала расширяться. Частная торговля установила прочные деловые связи с частной промышленностью, а это, как предполагали бюрократы, помогало частникам изымать из государственного сектора «неучтенные товары». Кроме того, частный сектор казался более гибким и обладал более прочной потребительской базой.

Вывод чиновников был вполне тривиальным: нужно создать особую комиссию. Необходимо также усложнить получение разрешений на частную торговлю, повысить налог на прибыль и ужесточить правила аренды коммерческих помещений частными предприятиями. Долю частной оптовой торговли, заключали партийцы, «необходимо снизить до 10 процентов». Если реальность не вписывалась в идеологию, следовало подкорректировать реальность[738]. В 1949 году политбюро коммунистов Восточной Германии приняло решение о том, что на каждом государственном предприятии наряду с экономическим руководством должен появиться заместитель директора по политическим вопросам. Он обязан подавать «пример дисциплины и партийной бдительности», держать рабочих в курсе событий национальной жизни и информировать их о жизни в Советском Союзе: «Трудящихся необходимо убеждать в том, что победа прогрессивных и демократических сил в Германии может быть достигнута только при поддержке СССР»[739].

В иных областях и других восточноевропейских странах реакция была примерно такой же. Ни требования забастовщиков, ни разочарование общества, ни низкие экономические показатели не могли заставить коммунистов ослабить хватку созданной ими системы. Вместо того чтобы поступиться идеологическими догмами, они усиливали пропаганду, наращивали темпы «реформ» и искали все новые способы, убеждающие их соотечественников подчиниться новым порядкам. Как и в политике, экономические провалы лишь повышали градус коммунистического радикализма.

По мнению коммунистических партий Восточной Европы, не ослабление, а, напротив, ужесточение контроля должно было остановить забастовки, покончить с дефицитом и поднять жизненные стандарты до западного уровня. Исходя из этого, восточноевропейские правительства одно за другим начали разрабатывать многолетние централизованные планы советского образца, задававшие нормативные показатели для любой экономической деятельности, от строительства дорог до производства обуви. Венгрия запустила трехлетний план в августе 1947 года, а в 1950-м объявила о реализации пятилетнего плана. Польша в 1947 году также начала с «трехлетки», которую в 1950 году сменил шестилетний план. Германия с 1949 года занималась реализацией двухлетнего плана, на смену которому пришла пятилетка 1951–1955 годов.

Показатели, вносимые в эти планы, зачастую брались с «потолка», а предполагаемые ими механизмы ценообразования были, мягко говоря, незамысловатыми. Так, один из ведущих польских чиновников, отвечавших за экономику, постарался отследить изменение цен на уголь и хлеб на протяжении нескольких месяцев, предшествовавших запуску первого плана, предполагая, что это поможет ему задать «правильные» цены на все товары. Разумеется, будучи установленными, эти ценовые нормативы, по его мнению, не подлежали дальнейшим изменениям, поскольку в коммунистической экономике нет инфляции. В какой-то момент поляки даже обсуждали, не стоит ли им взять за основу системы цены на основные товары, применяемые в Советском Союзе — стране, очевидно, уже открывшей секрет правильного ценообразования[740].

На микроуровне цифры устанавливались столь же произвольно. Джо Лангер, жена видного словацкого коммуниста, в 1948 году работала в экспортной компании в Братиславе и видела, как планирование работает на уровне одного предприятия: «Первое потрясение я испытала в декабре, когда глава планового отдела попросил меня подготовить таблицу, показывающую, сколько именно зубных щеток (с какой щетиной, какого цвета