перед ним проблемы в письме Вячеславу Молотову, переданном потом Сталину. Вначале Берут воздает должное польским спецслужбам, «сумевшим отбить атаки врага» в 1945–1946 годах. Подготовленные Советским Союзом польские чекисты не только искоренили подполье и «разгромили» Крестьянскую партию, которую возглавлял Миколайчик, но и превратились в «отточенный инструмент народной власти в борьбе против классового врага и проникновения иностранных разведок». И все же лидер был недоволен. Несмотря на все усилия, спецслужбы не сумели «решительно и последовательно перестроить свою работу для более успешной борьбы против врага». В ряду активных недругов Берут перечислил не только подпольщиков, но и «клерикалов», польских социал-демократов, бывших членов Армии Крайовой и даже бывших коммунистов, ныне исключенных из партии[747].

Далее, перечислив многочисленные «недостатки» польских спецслужб, Берут предлагает меры по их преодолению. Среди них — полное закрытие западной сухопутной и северной морской границ; внедрение агентов в потенциально «враждебные» группы и организации; усиление системы безопасности на предприятиях и в партийных комитетах; «тактическая» работа в рядах духовенства с использованием методов «принуждения» в одних случаях и «нейтрализации» в других. В письме Берута, многократно упоминающем шпионов, англо-американских агентов и прочих врагов, сквозит явная паранойя: «В течение последних месяцев можно было заметить признаки самоуспокоенности, недооценки способности врага к возрождению его организационной сети, недостаточную бдительность по отношению к деятельности врага, склонность к механическому применению старых методов борьбы, явно не отвечающих новой обстановке»[748]. В определенном смысле паранойя партийного руководителя была оправданной. Действительно, недовольство резко нарастало не только в церковных кругах, но и среди бывших бойцов Армии Крайовой, бывших коммунистов и бывших социал-демократов. Значительная доля польского общества симпатизировала не Советскому Союзу, а Соединенным Штатам; для многих идеалы распущенной Армии Крайовой были ближе установок новой польской армии, в которой верховодили советские офицеры.

Но паранойя Берута подкреплялась сталинской паранойей, усилившейся в 1948–1949 годах, причем по тем же причинам. Миллионы советских граждан за годы войны впервые открыли мир зажиточности и свободы Западной Европы; теперь им предстояло вернуться в родной мир нищеты. «Велосипеды были старые, довоенные, а владелец футбольного мяча почитался буржуем», — писал Иосиф Бродский о своем послевоенном детстве[749]. Разочарование, даже среди истовых коммунистов, было вполне реальным. Об этом знали и Сталин, и советские спецслужбы. В частном разговоре, подслушанном и записанном КГБ, советский генерал-фронтовик сетовал: «Абсолютно все открыто говорят о своем недовольстве жизнью. В поездах, да и вообще везде, все разговоры только об этом»[750].

В результате военных завоеваний и кровавого подавления движения Сопротивления Советский Союз обзавелся новыми категориями в высшей степени неблагополучных граждан. Поскольку государственная граница переместилась на несколько сот километров к западу, миллионы обитателей довоенных территорий Польши, Румынии, Чехословакии и Балтийских стран в одночасье превратились в советских граждан. Разумеется, многие из них вовсе не симпатизировали тому, что представлялось им обновленной формой русского империализма, и спецслужбы прекрасно знали об этом. В 1945 году КГБ рассматривал всех жителей новых западных территорий в качестве потенциальных агентов иностранного влияния, саботажников и шпионов. Несмотря на то что большая часть узников ГУЛАГа покинула лагеря после смерти Сталина, прибалтийские и украинские националисты оставались в советских тюрьмах вплоть до 1960-х годов[751]. Желая подавить общее недовольство и, возможно, принудить новых граждан к повиновению, Сталин в 1948–1949 годах санкционировал масштабную волну арестов, по своему охвату сравнимую с Большим террором 1937–1938 годов. Колосс ГУЛАГа вновь начал набирать силу; в 1950–1952 годах его размеры и экономическая значимость достигли пика[752].

Паранойя Сталина способствовала также провоцированию холодной войны, которая, в свою очередь, еще более обострила страхи и опасения вождя. К моменту прозвучавшей в 1946 году речи Черчилля в Фултоне о железном занавесе сомнения Запада, касающиеся советских намерений в отношении Европы, полностью подтвердились и к 1947 году оформились в новую политическую линию. В заявлении, получившем известность как «доктрина Трумэна», президент США объявил о желании Америки «поддерживать свободные народы, которые сопротивляются агрессии вооруженного меньшинства или внешнему давлению»[753]. Со временем такая поддержка обретет различные формы, от демонстративных агитационных мероприятий (как, например, перебрасывание листовок через границу с помощью воздушных шаров) до более действенных акций[754]. Наиболее эффективным американским оружием в годы холодной войны стала радиостанция «Свободная Европа», вещавшая из Мюнхена, финансируемая правительством США и укомплектованная эмигрантами и изгнанниками, ведущими передачи на своих родных языках. Эффективность «Свободной Европы» была обусловлена не столько предлагаемой ею контрпропагандой, сколько объективным освещением новостей из социалистических стран[755].

Западные опасения касательно советских намерений в сочетании с паранойей Сталина постепенно привели к глубоким переменам в военной и дипломатической сфере, многократно и порой блистательно описанным в книгах, посвященных холодной войне[756]. В апреле 1949 года западноевропейцы подписали Североатлантический договор, учредивший НАТО. В октябре 1949 года Сталин отказался от идеи незамедлительного объединения Германии, и Восточная Германия стала независимым государством, назвавшим себя Германской Демократической Республикой. Перевооружение Германии, всего несколько лет назад представлявшееся немыслимым, набирало обороты по обе стороны новой границы: на западе был создан Бундесвер, а на востоке формировалась Народная армия. Для обеспечения лояльности других восточноевропейских армий предпринимались специальные меры. В ноябре 1949 года видный советский генерал Константин Рокоссовский был назначен министром обороны Польши. Несмотря на свое польское происхождение (его семья по-прежнему утверждает, что он родился в Варшаве[757]), этот военачальник делал свою карьеру в Красной армии и никогда не отказывался от советского гражданства. Его присутствие в польском правительстве стало свидетельством установления символического и практического контроля Советского Союза над польскими вооруженными силами и внешней политикой. Одновременно высокие посты в польских и венгерских вооруженных силах получали и другие советские офицеры, порой даже не говорившие на иных языках, кроме русского. В обеих армиях молодые офицеры рабоче-крестьянского происхождения быстро продвигались по службе, в то время как опытные старые офицеры увольнялись в запас[758].

В 1948 году по престижу Советского Союза были нанесены три мощных удара. Первым стало выделение начального транша помощи европейским странам, предусмотренного «планом Маршалла»; он составлял 4 миллиарда долларов, которые предстояло распределить в ближайшие два года. «План Маршалла» был далеко не единственной причиной набиравшего силу экономического возрождения Европы, но он тем не менее выступил важнейшей моральной и финансовой поддержкой этого процесса. Американские деньги служили общепринятым объяснением разрыва в развитии, который обозначился между восточной и западной частями континента[759].

Второй удар стал следствием провокации, инициированной самим Советским Союзом. Реагируя на проведение западными державами денежной реформы, осуществленной в их оккупационных зонах в июне 1948 года, и на последовавшее за ней появление в обороте немецкой марки, СССР организовал блокаду