Глубина воды в колодце оказалась больше моего роста, и чтобы удержаться на плаву, пришлось немного побарахтаться. Потом каким-то чудом мне удалось зацепиться за осклизлый край прямоугольной протоки, и я без лишних раздумий в нее втиснулся. Дно вымощенной камнем трубы было покрыто толстым слоем противно скользкого ила, и, извиваясь в нем подобно змее, я призвал на помощь шпагу: стал отталкиваться ею, упираясь острием в малейшие неровности в камне. Однако примерно на полпути к мерцавшему впереди манящему светлому пятну толщина илового слоя увеличилась, чрезвычайно затруднив движение. Проклятый ил накрепко склеил меня с одеждой, и я уже едва мог шевелиться.

Вскоре мое пребывание в трубе и вовсе превратилось в сущую пытку: передвигаясь исключительно ползком, я вынужден был неестественно выворачивать шею, чтобы держать голову над мерзкой грязью. В противном же случае немедленно начинал захлебываться, и от перспективы бездарной кончины в этой гнусной щели меня тотчас охватывал безумный мандраж. И все-таки, скрежеща зубами от злости и напряжения, я продолжал рваться к свету…

Момент, когда я выполз наконец на свет божий, в памяти отчего-то не отложился. Помню только, что дополз до ближайшей кочки, крепко обнял ее и мгновенно уснул. Пробудившись, добрел до журчавшей рядом реки, вгляделся в свое отражение. Увидел облепленное грязью чучело с окровавленным лицом. Брюки с ремнем и одна кроссовка остались похороненными в толще ила в подземной трубе, зато шпага осталась при мне. Видок, словом, был еще тот! Не хотел бы я с собой таким встретиться…

Искупавшись, выбрался на берег и вновь впал в состояние гнетущего отчаяния. Нет, не о таком завершении поездки в Энск я мечтал, ох не о таком! Как появиться перед людьми без порток? Как вообще выбраться из города? В голове роились вопросы один горше другого, но ответа ни на один из них я не находил. Так прошло минут двадцать или тридцать. Точнее сказать стало теперь невозможно, ибо часы мои тоже нахлебались воды, и я с горечью приплюсовал их к разряду потерь. Солнце меж тем клонилось к закату, и требовалось как можно скорее принять хоть какое-то разумное решение.

Усилием воли настроив соображалку на рабочий лад, я подумал: «Поскольку появление на улицах Энска чревато для меня очередными неприятностями, придется от этой затеи отказаться. Самое главное сейчас – добраться до Лисовок, то бишь до телефона, одежды и денег. Значит, нужно придумать, как переправиться на другой берег. Пеший переход через мост отпадает: я без штанов. До пристани отсюда не очень далеко, но денег на аренду катера у меня нет. К тому же Красновский запросто мог послать к пристани своих людей для моей поимки. Итак, остается только один способ: перебраться через реку вплавь. Однажды я его уже опробовал, авось и в этот раз сдюжу».

Подобрав с земли верную шпагу, я зашагал, припадая на босую ногу, вдоль береговой линии. Шел, пока не достиг устья того самого ручья, который переходил вброд в начале своего пребывания в Энске. Оглядевшись, заметил в прибрежных кустах выброшенную кем-то большую пластиковую канистру. Неожиданно вспомнилось детство: купание в деревенском пруду и игра с мальчишками в самодельные – из бутылок с водой – стрелялки. Тотчас созрела мысль и относительно использования канистры в качестве вспомогательного плавсредства. В конце концов канистра – штука куда более надежная и крепкая, нежели полиэтиленовый пакет, с которым я когда-то преодолевал местную реку.

Канистра оказалась вымазана какой-то черной дрянью, но меня это не смутило: главное, она была целой и, если б не отсутствие пробки, почти герметичной. Впрочем, проблем с ее закупоркой тоже не возникло, ибо опрятностью, как известно, берега наших рек не страдают. Чтобы стать счастливым обладателем пакета из-под кефира, мотка алюминиевой проволоки и нескольких пластиковых бутылок от минералки и пива, мне даже по кустам рыскать не пришлось: все валялось прямо под ногами. Часть бутылок я решил приспособить потом под футболку для обеспечения себе лучшей плавучести, а две – с той же целью прикрепить обрывком электрического провода к рукояти шпаги. Расставаться с не единожды выручавшим меня оружием категорически не хотелось.

Пускаться в путь немедленно я не отважился: решил дождаться момента, когда солнце повиснет над верхушками деревьев. Прикинул, что в таком случае успею достичь противоположного берега до наступления сумерек, тогда как моим возможным преследователям придется действовать уже в темноте. А чтобы занять себя чем-то в оставшееся свободное время, надумал наведаться к давно интересовавшей меня пирамидальной постройке, прятавшейся в лесочке за монастырем. Видимо, я все-таки принадлежал к тем неисправимым авантюристам, которые, покажи им даже не монету, а всего лишь ее оттиск на песке, полезут за ней хоть в пекло.

Поскольку с теперешнего моего места пробираться к цели сквозь заросли ежевики и колючую проволоку не требовалось, я бодро затрусил к роще, ориентируясь на крышу угловой монастырской башни. Обогнул по пути гору камней, миновал джунгли из гигантских лопухов и вышел вскоре к вожделенному строению. Вид его поразил меня своей несхожестью с описанием Федора Богдановича: коническая крыша съехала набок, труба была разворочена точно взрывом. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что рядом никого нет, я подкрался ближе, обошел приземистую башенку по периметру и… понял, что она венчает именно тот подвал, из которого мне дважды удалось сбежать!

Разгадал и задумку настоятеля: подпилить стропила крыши и приделать к некоторым из них трубчатые шарниры, чтобы в любой момент можно было не только сдвинуть шатровую конструкцию в сторону, но и поставить ее вертикально. Проще говоря, создать нечто вроде старинной пивной кружки с откидывающейся крышкой. Поднимать же эту «крышку» надлежало стоявшей неподалеку лебедке: она должна была натянуть трос, перекинутый через сук близ растущего дерева. «Не зря говорят, что все гениальное – просто!» – подумал я с некоторым даже уважением к Красновскому. Одна беда: не предусмотрел он, что древесный сук – изрядно, видимо, «подпиленный» елозившим взад-вперед тросом еще во время испытаний, – в самый решающий момент не выдержит нагрузки и… банально обломится. А вслед за этим грохнется обратно и крыша, разворотив попутно кирпичную трубу.

В принципе, можно было разворачиваться и уходить, но неистребимое любопытство влекло заглянуть в образованный съехавшей с шарниров крышей проем, чтобы, так сказать, «полюбоваться» местом своего недавнего заточения с высоты. На вершину башенки я забрался по тому самому обломившемуся суку дерева. Осторожно свесил голову вниз. Темно, ничего не разобрать! И не столько из-за высоты – пол подземной лаборатории отстоял от меня, полагаю, не более чем на десять метров, – сколько из-за бившего прямо в глаза низкого солнца. Однако в подвальном мраке явно что-то происходило: я отчетливо слышал хруст трескавшегося под чьей-то тяжелой обувью стекла. Голосов при этом не раздавалось, и я пришел к выводу, что внизу бродит кто-то один. Осмелев, решил всунуть голову в проем еще ниже, но вдруг крайне неудачно стукнулся макушкой о ребро перекошенной крыши.

Подавить болезненный стон мне удалось, а вот равновесие я удержал с трудом. Зато, пока потирал больное место, приметил разметавшиеся вокруг осколки зеркал, которые, наверное, были прикреплены к потолочным балкам с целью улучшения освещения «Реаниматора». Разом забыв о боли, я подобрал самый крупный осколок и сфокусировал его над проемом в крыше так, чтобы лучи отражались ровно вниз. Когда солнечный зайчик достиг подвального пола, россыпи стеклянных кристаллов ответили ему сотнями ярких вспышек, осветивших темное доселе пространство. Теперь я хорошо разглядел и знакомую печь, и ставший почти родным стул с высокой спинкой, и опрокинутый круглый стол… Увидел, правда, и изменения: довольно большую лужу крови и множество кровавых следов, пересекавших комнату в разных направлениях. От мысли, что кровь может принадлежать Анастасии, мне едва не стало дурно, но в этот момент снизу раздался сиплый бас: