Когда тяжело отдувавшегося после непривычной процедуры Иоганна побрили, переодели в чистое белье и усадили за роскошно (по военным меркам) накрытый стол, подполковник продолжил процесс его «обработки». Присоединившись к «гостю», поинтересовался сперва на довольно сносном немецком самочувствием, потом вдоволь «наугощал» чуть разведенным спиртом и лишь после этого приступил к беседе «по душам». Вопросы для начала он задавал самые невинные, и собеседник, разморенный баней, заплетающимся языком подробно поведал и о родительском доме в Силезии, и о сослуживцах, и обо всех русских городах, в которых за время войны побывал. Однако когда Гореев перешел к вопросам о монастыре, Алоиз без тени фальши и лукавства стал лишь удивленно пожимать плечами да недоуменно разводить руками. Подполковник понял, что собеседник ничего не помнит, но не особо огорчился: впереди ведь его ждал допрос других «очевидцев» странного происшествия.

Однако впереди его вновь ждало разочарование: все остальные поочередно очнувшиеся и допрошенные пленники не помнили не только своего пребывания в монастыре, но и… друг друга! Тогда Гореев учинил следственный эксперимент: лично отвез их всех на монастырскую территорию. Увы, немцы с неподдельным интересом пялились и на ворота, и на храм Николая-чудотворца, и на то невзрачное строение, возле которого их нашли, но – не более того. Слегка оживились, лишь когда приблизились в сопровождении бойцов роты НКВД к стоящему неподалеку от трапезной колодцу. Не сговариваясь, подследственные подошли к каменному срубу и свесили головы вниз, точно желая увидеть свои отражения в тускло мерцавшем внизу водном зеркале.

Когда «экскурсия» была закончена, Гореев приказал подчиненным обследовать дно колодца. «Улов» оказался невелик: два помятых ведра, медный кувшинчик с остатками позолоты, моток колючей проволоки да почти сгнивший обод от тележного колеса. Проявив инициативу, солдаты на всякий случай прочесали прилегавшую к колодцу в радиусе тридцати метров территорию и в итоге присовокупили к колодезным находкам несколько противогазов, обойм с патронами и жестяных банок из-под сардин, а также стальной баллон, похожий на громадную электролампу.

Вместе с капитаном Абросимовым, ведавшим в разведке оперативной работой, подполковник приступил к осмотру сваленного в одной из келий найденного хлама, причем Абросимов, как бывший музейный работник, сразу же заинтересовался позолоченным кувшинчиком, а Гореев, понятное дело, стальным баллоном. Видимо, последний случайно нарушил герметизацию запорного клапана, ибо Абросимов услышал вскоре звук падения человеческого тела. Оглянувшись, увидел начальника лежавшим навзничь. Далее, как водится в подобных случаях, вызвал дежурного фельдшера, послал дневального в госпиталь за врачами… Но хотя кутерьма продолжалась до самого утра, привести Гореева в сознание так и не удалось.

А наутро изменилась ситуация на фронте: советские войска двинулись наконец на запад. Поэтому пленных немцев в срочном порядке переправили в какое-то закрытое лечебное учреждение в Подольске, а Гореева – в Ташкент, в один из эвакуированных туда из Москвы ведущих медицинских институтов. История же эта не забылась благодаря бывшему капитану Николаю Павловичу Абросимову: спустя два с половиной года, уволившись из армии по ранению, он вернулся в Энск. Вернулся, по его словам, ради того самого древнего кувшинчика, который он предусмотрительно спрятал в городе в укромном месте. Именно Абросимов, кстати, и основал в Энске краеведческий музей, коим все жители теперь несказанно гордятся. Сам я, начиная со школьных лет, слышал эту историю не менее пяти раз. Только вот даже не подозревал, что буду ее когда-нибудь кому-нибудь пересказывать…

В подвале стало заметно светлее, и Красновский, бросив озабоченный взгляд на потолок, умолк. Потом нагнулся, покопался в недрах стоявшей у его ног сумки и извлек из нее сверкнувшую гранеными поверхностями компактную видеокамеру.

– Отчет для Совета надо составить, да и для истории хочу сохранить, – подмигнул он мне почти по-свойски. Затем установил камеру на столе напротив меня и, удовлетворенно крякнув, нажал кнопку пуска.

А отраженный от верхних зеркал свет уже резво струился по стене вниз, и казалось, вот-вот достигнет зловеще поблескивавшего «Реаниматора». Следовало срочно определиться: отдать перстенек настоятелю задарма или выторговать себе хоть какое-то послабление. Желания омолодиться у меня не было, да и в эффективность действия препарата я, признаться, не верил: слишком уж долгий «срок хранения» на его долю выпал – запросто мог и «испортиться». А вот потенциального взрыва золотой «сигары» – и, как следствие, пожара! – опасался всерьез. «Черт бы побрал всех этих безумных химиков, древних и современных! – чертыхнулся я мысленно. – Одни неприятности от их изобретений! Эх, привязать бы сейчас Бен-Газира или Габера к моему стулу – вот бы я над ними покуражился!..» Под напором обуявшей меня злости я не удержался и стукнул кулаком по подлокотнику.

– Не дергайся, бесполезно! – посоветовал мне уже двинувшийся к выходу настоятель. – Примерно через часик мы придем, полюбуемся на тебя…

– Стойте! Я готов отдать вам перстень! – сделал я попытку перевести руль фортуны с направления «в ад» на направление «в рай». И добавил без особой надежды: – Может, хоть тогда ваш агрегат сработает нормально, и вам не удастся меня угробить.

– Если перстень далеко отсюда, никто за ним не поедет – времени не осталось, – процедил в ответ Красновский, но все же остановился.

– Он у меня с собой. За подкладкой куртки.

– Точно? – недоверчиво прищурился Роман Данилович.

– Точно, точно. В кармане, видно, дырка образовалась, вот он за подкладку и завалился. Только сами ищите – я связан.

Красновский приблизился, зашел мне за спину, выдернул, напряженно сопя, зажатую дощечкой куртку и бесцеремонно начал шарить по карманам. Спустя минуту издал довольный рык и метнулся к столу. Перевернув перстень камнем вниз, ловко установил его прямо под золотой «сигарой», после чего, даже не взглянув на меня, торопливо покинул подземелье. Хлопнула дверь, погас прожектор. Впрочем, в последнем нужды уже не было: полоска отраженного утреннего света спустилась еще ниже. Наверное, не очень кстати, но мне вдруг вспомнилась однажды подсмотренная на улице сценка.

…Стоя на автобусной остановке, я наблюдал за работой дорожных рабочих, прокладывавших траншею для электрического кабеля (огромная катушка с ним громоздилась неподалеку). Четыре человека трудились без особого напряга, как бы вразвалочку, а вот пятый, совсем еще молодой парнишка, вкалывал на совесть. Был, видно, в бригаде новичком, потому и старался заработать авторитет. В какой-то момент парень решил выбраться из траншеи, но на влажной после недавнего дождя земле неловко поскользнулся и зарылся носом прямо в грязь. Коллеги дружно над ним посмеялись, а потом плотный усатый мужчина (видимо, бригадир) назидательно произнес:

– Запомни, сынок, на всю жизнь: если мышь-землеройка будет копать слишком глубоко, она рискует из собственной ямы никогда не выбраться.