– Ну и что?

– Ничего-то ты не знаешь... – Ольга на ходу чмокнулаего возле уха. – Так сватаются в юго-восточных провинциях, понимаешь? Тривсадника вплетают коням в гривы красные ленты, длинные такие, скачут к дому,где живет нареченная их друга, и во всю глотку орут: «Фуэго!» «Огонь!»Подразумевается, что у того, кто их послал, в сердце пылает неугасимый огонь.Все зависит от того, как отреагирует сама девушка, а в старые патриархальныевремена ее отец: если появится с пучком соломы, значит, есть пища для огня, авот если выйдет с ведром воды... Эй, не вздумай возвращаться! Он держался врамках, как истый кабальеро...

– Я и не собирался...

– Ну вот, ты меня разочаровал. Так хотелось, чтобы из-заменя стрелялись благородные идальго... Как в старые добрые времена.

– В старые времена ты, я подозреваю, сидела бы дома, немечтая ни об учебе в Англии, ни о министерстве...

– Тоже верно... Нет, подожди. – Ольга развернула его вдругую сторону. – К тебе в комнату я не пойду. Мы как-никак находимся вдоме с вековыми традициями. Незамужняя девушка не должна навещать комнатухолостого идальго, в особенности офицера... Офицеры как-никак – главнаяопасность для благонравных девиц из хороших семей...

– А к тебе, значит, можно? – хмыкнул Мазур, до кончиковпальцев исполненный нетерпеливого биения крови.

– Ко мне – можно, – шепотом ответила Ольга, распахнувдверь и вталкивая его внутрь. – В конце концов, бравый идальго в спальненезамужней девицы, пусть и благородной, – это совсем другое, это освященомноговековой литературной традицией: романсеро, плутовские романы, классическиетрагедии...

– Комедии...

– Ну никакой в тебе романтики, один голыйпрактицизм... – Она гибко увернулась, мимоходом зажгла лампу под розовымабажуром на столике у постели. Вытянулась на темно-синем покрывале, однимдвижением сбросила туфельки и блаженно прикрыла глаза. – Ни дикихзарослей, ни пыльных улиц, благодать... Иди сюда, полежим тихонечко...

Мазур прилег рядом на необозримой постели, осторожнопросунул руку Ольге под шею. Она не шевелилась, словно спала. Комната ничуть неуступала апартаментам Мазура и подавляла точно так же: высоченные потолки слепниной, какие он видел только в генштабе, тяжеленная мебель из темного,несомненно, дорогого дерева – постель как танкодром, шкафы как бастионы,вычурные стулья, круглые столики на витых ножках, дубовые панели стен,монструозное величие люстры и бра, огромная картина, изображающая море при слабомволнении: три балла по шкале Бофорта, не больше, наметанным глазом определилМазур, взглянув на паруса шхуны в правом углу. Поспорить можно, комнатуобставляли лет сто назад – и с тех пор мало что в ней меняли...

– Апартаменты... – пробормотал он.

– А что? – Ольга приоткрыла глаза. – Комната каккомната... Не беспокойся, никто не войдет, прислуга вышколенная, сразувидно... – ощупью нашла его руку и положила туда, где под тонким бархатомпостукивало сердце. – Послушай, ты в самом деле собрался делать мнепредложение? Эстебания что-то такое с загадочным видом изрекала...

Мазур застыл от жуткой неловкости, он совершенно не виделвыхода. Пожил на этом чертовом свете достаточно, чтобы понимать: коли ужговоришь женщине, что любишь ее, будь готов после этого заводить разговор обобщем будущем, иначе не мужик ты, а последняя дешевка. Но какое у них можетбыть будущее – у нищего каперанга и наследницы поместий? Вот тут как раз иподвело сходство с т о й, показалось, э т у тоже можно как ни в чем не бывалопривести в заброшенную двухкомнатную квартирку, единственное достоинствокоторой в том, что расположена в доме, мимо коего не единожды проходилПушкин... Что ей, по большому счету, и Пушкин, и Питер?

– Вот и правильно, что молчишь, – сказала Ольга,поудобнее примащиваясь под его руку. – Мне уже столько раз делалипредложение, что эта процедура ничего, кроме тоски, не вызывает. Эчеверриа даженапялил парадный мундир со шпагой, который носят раз в три года, на большомпрезидентском смотру...

– Ты с ним спала?

– А вот не скажу. Помучайся. Ну ладно, ладно, не спала,честное слово, мы были такие юные и благовоспитанные... Новоиспеченныйлейтенант и юная особа с дипломом школы святой Терезы...

Мазур хорошо помнил, она говорила, что капитан делалпредложение дважды, но допрашивать не стал, смешно, в конце концов, да и праваникакого нет...

– И насчет остальных не надо допрашивать, ладно? Сампонимаешь, что были, не могла же я спрыгнуть со старинной гравюры, а? Невиннойрозой... – Ольга фыркнула ему в ухо. – В чем-то я довольно беспутнаяроза, милый... Но с тобой, ты поверь, мне удивительно хорошо. У тебя с н е йвсе было отлично?

– Ага, – с трудом выдавил Мазур.

– Вот и гадай тут. Должна признаться, особа я довольносвоенравная и независимая... О н а на меня в этом походила?

– Нет. Была гораздо мягче.

– Ну, тогда я ничего не понимаю. Ты слышал, что близнецы вомногом схожи так, что просто удивительно? Даже если живут с раннего детства вразных концах страны, женятся на схожих по внешности и характеру женщинах,собакам дают одни и те же клички, машины покупают одной марки... Мы с н е й вкакой-то мере близнецы, верно? Однако характеры совершенно разные, сдается мне.И все равно, странно, что моя испанская доля крови что-то на сей раз непроявляет себя. Как ни прискорбно выговорить, но впервые почувствовала, чтоменя укротили, и пришел хозяин...

– Это плохо?

– Это непривычно, – призналась Ольга. – Пытаюсьпо-прежнему взять поводья, как встарь, – и не получается. Можешьгордиться, Влад, ты меня укротил... только, я тебя очень прошу, не пытайся этимпользоваться, ладно? Если ты что-то, пусть по нечаянности, сломаешь, я опятьпантерой обернусь, и это же насовсем... Ты почему молчишь?

– Да потому... Не знаю, что сказать. Я двадцать лет убиваюлюдей, понимаешь? Я привык шлепать по горло в болоте и жрать змей, я всегдазаранее знал: когда меня п о ш л ю т, там, куда послали, никто не будет менялюбить, никто не будет со мной дружить. И не надо, я не за этим иду, так чтоплакать не стану... Но я не думал, что когда-нибудь буду беззаботно торчать вофраке, спокойно гулять с девушкой по ч у ж о м у городу, что в п р о м е ж у тк а х буду жить, как все нормальные люди. Я и не хотел тебя укрощать, я простопопал в пьесу, которая не для меня написана, она для кого-то более мирного,белого, пушистого... ладно, не обязательно мирного, но уж никак не для меня...А ты говоришь – воспользоваться... С собой-то не знаешь, что делать, где уж тутс тобой властным хозяином быть... И я просто не понимаю, какое тут может бытьбудущее...

Он выпалил все это и зажмурился от жгучего стыда – хорошмачо...

Тут же сработал мощный рефлекс, внутренний тормоз, но, втемпе прокрутив только что прозвучавшие слова, он не нашел, в чем себя можноупрекнуть: никаких тайн не выдал, ни в чем не раскрылся, даже круглая дура наее месте, и та давно поняла бы, что «коммодор Савельев» отнюдь не паркетныйшаркун, а опытный убивец, да и дружки у него соответствующие. Так что ничегострашного не произошло, вот разве что расслабился до полной непозволительности,но делу, и г р е это ни в чем не помешает...