– Чего уставился? – заорала она как-то в пятницу на Хэнка Фрэнкена, который не сводил с нее глаз.

От неожиданности тот выронил ручку. Димпл тоже сердито посмотрела на него. А потом, сидя на безлюдном стадионе вместе с Аминой, она неловко заерзала на скамейке и сказала:

– Ты пойми, никто не хочет тебе ничего плохого. Просто они не знают, что сказать. По крайней мере, так объясняют…

– А почему ты с ними вообще про меня говоришь?

– Что?!

– Не смей ни с кем обсуждать мою семью, поняла?

– Да… Хорошо, конечно, – растерянно заморгала Димпл. – Послушай, да я же только отвечаю на всякие соболезнования или что-нибудь в этом роде, да и то…

– А тебя-то они чего жалеют? Ты нам даже не родственница! – выпалила Амина.

Она неожиданно для себя ощутила удовлетворение от того, что сделала Димпл больно. Полный обиды взгляд сестры показался Амине солнечным лучом, согревающим замерзшие пальцы. Амина слегка подалась вперед, и тут между ними словно щелкнул разряд. Она завороженно смотрела, как у Димпл задрожали губы, а потом предложила:

– Если тебе надо поплакать, то лучше сделать это в одиночестве!

Димпл вскочила и убежала прочь, а Амина с улыбкой глядела ей вслед. Димпл быстро пересекла парковку и уселась там на поребрике. Впервые со смерти Акила Амина ощутила настойчивую потребность поговорить с ним.

Через несколько дней в дверь позвонили. Сидевшая на крыше Амина выронила сигарету прямо на шнурки адидасов, которые тут же задымились.

– Черт! – зашипела она.

С курением у нее как-то не ладилось. Несмотря на ежевечерние упорные тренировки, не то что затягиваться, но даже правильно держать эти чертовы сигареты удавалось с трудом. Ну почему они вечно выпрыгивают у нее из пальцев? Что она делает не так?

Твою мать, Акил, ругнулась она про себя, влезая обратно через окно в его комнату. Новая привычка: теперь каждый раз перед тем, как подумать об Акиле, она мысленно произносила «твою мать». Твою мать, Акил, ты должен был научить меня курить, сворачивать, мать твою, самокрутки и забивать, мать твою, косяки! А теперь, твою мать, я вообще ничего не умею!

Амина спустилась в коридор, щелкнула выключателем и попыталась стереть запах дыма с ладоней. Санджи, конечно, и ухом бы не повела, но если это Радж, или Бала, или, не дай бог, Чако, то ей предстоит вежливый, но строгий разговор по душам. В ее семье так любили душеспасительные беседы, будто они были залогом того, что в этом мире до сих пор существуют правила, которых стоит придерживаться. В дверь позвонили еще раз.

– Иду-иду! – громко крикнула она, проходя мимо спальни родителей.

В глубине души Амина надеялась, что Камала выйдет из комнаты и проявит хоть какой-то интерес к незваному гостю. Но этого, разумеется, не произошло. Да к ним может заявиться хоть Чарльз Мэнсон со всей семейкой и арсеналом ножей, а Камала все равно будет лежать в постели и ждать, пока ее расчленят, подумала Амина и открыла дверь.

– Привет.

На пороге стоял не член семьи Мэнсон. И даже не Рамакришна или Курьян. Это была Пейдж Андерсон. Она сияла совершенно неуместной красотой и напоминала трепетную лань, неизвестно откуда появившуюся на краю тротуара. Амина молча смотрела на нее, не в силах произнести хоть какого-то мало-мальски приличного приветствия. Дело не в том, что они с Пейдж не встречались после несчастного случая, – нет, Амина видела ее в школе, всегда сидящую наедине с книгами. Просто та показалась ей неуместно реальной – волосы ниже плеч, строгое темно-синее платье, залитые румянцем щеки. Она была такой настоящей, напряженной, настойчивой и живой, что казалось, будто смотришь на обнаженное, бьющееся сердце.

– Можно войти? – спросила Пейдж.

«Куда? К нам? В этот дом?» – подумала Амина, но машинально отодвинулась в сторону, словно ни в чем не бывало, и пропустила гостью. Амина успела заметить, что на пассажирском сиденье «вольво» Андерсонов кто-то сидит.

– Это Джейми? – спросила она.

– Что? – Пейдж тревожно оглянулась. – Ах да. Он не хотел отпускать меня одну.

– Может, он тоже зайдет?

– Нет-нет, он просто решил составить мне компанию. Я… – закашлялась Пейдж, – я хотела поговорить с твоими родителями.

– С моими родителями? – переспросила Амина, закрывая за Пейдж дверь.

– С твоим папой.

– Он еще на работе.

– А мама?

– Моя мама? – Амина покраснела оттого, что у нее начался приступ торможения, когда ты волей-неволей повторяешь чьи-то дурацкие идеи вместо того, чтобы четко и внятно опровергнуть их. – Мама лежит.

Пейдж тут же поникла, как будто бы у нее села батарейка; волнение, предвкушение, храбрость – все в один миг сошло на нет. С опущенными плечами она выглядела потерянной и внезапно показалась Амине маленькой в их огромном холле. Пейдж посмотрела в сторону лестницы, ведущей на темный второй этаж, и Амине стало ее жаль.

– Хочешь подняться?

– Что?

– В его комнату. Она наверху.

– Ой… – Пейдж растерянно заморгала, но потом сделала глубокий вдох и взглянула Амине в глаза. – Да, хочу.

Когда Рамакришна и Курьяны решили посмотреть на фреску, Амине показалось это странным, но сейчас ей было вдвойне странно видеть, как Пейдж пристально разглядывает висящие в коридоре школьные фотографии Акила, будто пытаясь найти заветный кружочек с надписью «Вы здесь» на схеме торгового центра. Она не могла оторваться от его детских снимков (третий класс, выступающие вперед зубы; пятый класс – выступающие вперед зубы и усы) и наконец остановилась около недавней фотографии, сделанной после пробуждения от Большого сна, перед тем как они познакомились. Пейдж наморщила лоб и тихо произнесла:

– Он никогда не звал меня сюда.

У нее был такой вид, будто она сказала нечто очень важное. Можно подумать, сей факт давал Ипенам фору по сравнению с ней.

– Можешь зайти, если хочешь, – ответила Амина, показывая на комнату Акила.

Пейдж кивнула, быстро прошла мимо нее и вдруг замерла, словно наткнувшись на невидимую стену.

– Ах, – вздохнула она, прикрывая лицо рукой.

«Ах» означало не разочарование, не удивление, не какую-то другую известную Амине эмоцию – это чувство она узнала много позже, спустя несколько лет, когда поняла, что значит мечтать о ком-то, до боли хотеть ощутить его запах и вкус, представлять тяжесть его бедер на своих чреслах и изгибаться дугой навстречу собственному невидимому желанию. Она наблюдала за Пейдж. Та изучала комнату Акила, совершенно не обращая внимания на все, что обычно интересовало гостей: на Великих, на его стол, на кожаную куртку, висящую на спинке кресла. Девушка подошла к корзине для белья, достала оттуда забытую футболку, прижала к лицу и снова сдавленно вздохнула: «Ах». Да, можно любить кого-то так сильно, так горячо, что ты готова змеей обвиться вокруг старой помятой футболки. Но Амине не приходило такое в голову. В этот момент она сделала другой вывод: все, кто говорит, что лучше любить и потерять любимого, чем так и не узнать любви, – настоящие идиоты.