Губы покалывало, и казалось, будто я вгрызаюсь в яблоко.Похрустывающая дынная сладость таяла на языке. Яблоки в меду. Да, именно этотвкус наполнил мне рот. В голове эхом прозвучало: "Поделись с ними".

– Поцелуй меня, – попросила я.

На лице Галена отразилось страдание. Он решил, что я прошупрощальный поцелуй. Я надеялась, что он ошибается.

Он тихо стонал, подползая ближе ко мне. Я знала, чтосломанные кости впиваются ему в плоть при малейшем движении, и все же он неколебался ни секунды. Он прополз последние разделяющие нас дюймы и склонился комне. Губы коснулись моих губ невероятно нежно, но вылетевший из моих губ вздохне пахнул уже яблоками и медом. У Галена был вкус душистых трав. Вкус росы сослабым запахом базилика. Вкус базилика – теплый, густой, яркий. Несорванногобазилика, подставившего солнцу листья в капельках росы.

Он оторвался от меня и прошептал:

– Ты пахнешь яблоками.

Я улыбнулась в ответ:

– А ты – свежими травами.

Он засмеялся, и лицо у него напряглось как от боли, но онтут же сказал с удивлением:

– Мне не больно.

Гален напрягся из-за одного ожидания боли. Он глубоковдохнул, раз и другой:

– Не больно!

Улыбка Галена подарила мне целый мир, когда он сказал:"Я здоров!" В голосе у него звучали и уверенность, и вопрос.

Холод встал на колено рядом с нами, прижимая руку к животу.Я подумала сперва, что он оберегает раненую руку, но разглядела, как выпираютиз-под пальцев красные бугры. Андаис распорола ему живот. Мне удалось шепнуть:

– Холод...

Гален подвинулся освободить ему место. Холод тронул мои губыкончиками пальцев:

– Побереги силы.

На губах снова ощущался вкус яблока, словно я только чтоукусила сочный плод, вымоченный в тягучем золотистом меду. Напоминанийнеземного голоса мне уже не требовалось.

Холод отнял руку от моих губ, медленно, словно ему нехотелось разрывать прикосновение.

– Поцелуй меня, – шепнула я.

Серебряная слезинка скатилась у него из глаза, но оннаклонился ко мне. Двигался он медленно, преодолевая боль, и не удержался отстона. Наконец он сумел лечь рядом, одной рукой по-прежнему зажимая выпущенныекоролевским ножом внутренности, а другой гладя меня по волосам. На лице у негобыло столько чувств, что если я когда-то и сомневалась в его любви, то теперьвсе сомнения исчезли. По этому взгляду все было ясно.

Он поцеловал меня, нежно, словно прикосновение снежинки,тающей на языке. Как если бы зима обрела вкус. Не просто морозный воздух, не простовыпавший снег – а как будто я лизала гладкую холодную льдинку, как будто снегнаполнил мне рот и таял на языке, как сладчайшая из сосулек. Холод таял у меняна языке, а когда он прервал поцелуй, наше дыхание паром повисло в воздухе. Япочувствовала, что могу дышать, самая острая боль отступила.

Холод сел на полу и отнял руку от живота. Жуткого красногобугра не было. Он провел рукой по животу и уставился на меня широко раскрытымиот потрясения глазами.

Дойл опустился на колени рядом с Холодом, отвел одежду,потрогал гладкую белую кожу. Только когда он повернулся ко мне, я увидела, вочто превратила Андаис половину его лица. Щека была срезана вплоть до самых губи свисала вниз. Рана, которую придется зашивать даже сидхе, или щека заживеткак вздумается ей, а не вам.

Я потянулась к нему – поделиться силой Бога, но онотодвинулся и подозвал кого-то из-за спины. Я попыталась привстать и взять егоза руку, и меня прострелило болью – я опять упала на спину, дыхание сбилось.Мне стало легче, но до выздоровления было еще очень далеко, не то что Галену иХолоду.

Двое стражей подтащили к нам Риса. Он безвольно висел у нихна руках, а вид его лица заставил меня вскрикнуть – не от ужаса, но от горя.Андаис не вырезала ему глаз, как когда-то давно гоблины, она его пробила.Ничего не осталось от прекрасной синевы в текущих по лицу Риса крови ипрозрачной жидкости. Глазницу окружала глубокая рваная рана, обнажившая инадбровную дугу, и скуловую кость. Как будто Андаис хотела срезать кожу вокругглаза. Шрам на месте второго глаза Риса был мне привычен, был простоособенностью Риса, я любила каждый его дюйм, но это... Это был его конец. Рисбыл полностью, безнадежно слеп. Королева постаралась, чтобы он не смог залечитьэту рану, – ни возможностей его тела, ни остававшейся у нас магии нехватило бы.

Я смотрела на лицо Риса и чувствовала такую злость, какуюредко мне случалось чувствовать. Злость к глупости произошедшего. Так глупо,так бессмысленно! Я не задавалась вопросом, зачем это ей, потому что ответа небыло. На вопрос "почему" ответ был только "потому", то естьникакого ответа.

Я поняла теперь, почему отодвинулся Дойл, почему велелпринести Риса. Никогда раньше я не исцеляла поцелуем. Если дар этот ненадолго,Рису помощь нужна больше. Дойл и со шрамом останется Дойлом. Но увечье,нанесенное Рису, его разрушало – или превращало в кого-то другого.

Целехонькие стражи Андаис стояли у него по бокам, и на миг яразозлилась, что они ничего не сделали, чтобы не допустить этот ужас.

Они помогли Рису встать на колени, но когда его рукакоснулась моей, он отдернулся.

– Не трогай меня, Мерри, не смотри!

Но Китто, так и стоявший на коленях в луже остывающей крови,объяснил ему:

– Она вернулась из Летней страны и принесла с собойптичий поцелуй.

Рис повернул к нему слепое лицо:

– Не верю.

Я о птичьем поцелуе слышала впервые в жизни, но вопросырешила оставить на потом.

– Наклонись, Рис, и я докажу.

Дойл отодвинул не наших стражей, Риса ко мне подвели он иХолод. Лицо Риса покрывала кровь, но я не смутилась и не попыталась ее стереть.Кровь – это тоже был Рис. Губы у него были соленые от крови. Он прижался ко мнегубами, но не поцеловал. Мне пришлось надавить ему на затылок, и я ахнула отболи.

Он отдернулся – точнее, попытался; руки Дойла и Холодаудержали его на месте.

– Она тоже ранена, – сказал Холод, – ейбольно было поднять к тебе руку. Она не из-за твоего вида ахнула.

Холод сказал явно то, что нужно, Рис прекратил попыткиотодвинуться.

– Она сильно ранена?

– Поцелуй меня, Рис, и мне будет лучше.

И он наклонился ко мне, не заставляя делать лишних движений.Он поцеловал меня, когда наши губы встретились, и похоже, было необходимо,чтобы мы оба желали этого поцелуя, потому что теперь на меня нахлынул запахдома. Так, как будто у дома есть один запах, в котором перемешаны ароматы свежегохлеба, чистого белья, дымка из камина, и смех, и еще запах густой похлебки,булькающей на огне. Никаким конкретным кушаньем от Риса не пахло, но губы унего хранили напоминание обо всем добром и хорошем, что дарит чувствоспокойствия, сытости, счастья.