Разбитые губы плохо слушались меня, но тон выдал с головой –я издевалась. Я так откровенно издевалась, что в стриженые головы ментовзакралось сомнение.

– Открывали ключами, – осмотрел замок один измилиционеров.

– Естественно, ключами. Не отмычкой же, – смешалась я.– Вы бы в дверь позвонили, прежде чем по морде бить. Я бы открыла.

– А ты хозяйка? – спросил у меня старший.

– Приятельница племянника хозяина, – шла напролом я. –Он попросил книгу привезти. Сам приехать не мог. Вот, ключи передал.

– И ты не знала, что квартира на сигнализации?

– Запамятовала. Он что-то мне говорил, но как-то изголовы вон, – продолжала гнуть свою линию я. Единственное спасение я видела внаступлении на нестройные ряды милицейского наряда.

– Окна тоже закрыты. Да там и не заберешься никак.Пятый этаж и стена голая, – добавил самый молодой мент, вернувшийся в коридорпосле детального осмотра комнат.

– Вы вообще за кого меня принимаете? – наглопоинтересовалась я. Слишком нагло, чтобы они оставили это безнаказанным.

– Ну не за Клару Цеткин, это точно, – съязвил старший.– Давай телефон этого племянника, пусть подъезжает, разберемся.

Вот ты и попалась.

– Ну?

Я молчала. Далекий пол показался пропастью и закачался подмоими ногами.

– У него нет телефона.

– Адрес.

– Да не знаю я точно. Где-то на Сретенке. Мы с нимзавтра должны встретиться… Вы бы наручники сняли, смешно, ей-Богу.

Младший милиционер с почти женской родинкой над верхнейгубой вопросительно посмотрел на старшего.

– Сними, – сказал тот, – пусть пойдет умоется, что ли…А то скажут потом, что мы честным гражданам вывески портим.

Наручники были расстегнуты, и только теперь я поняла, чторуки у меня затекли. Я несколько раз сжала и разжала пальцы.

– Хорошие перчатки, – заинтересовался вдруг старший, –не жарковато в них?

– Зима, слава Богу, на носу, – стараясь сохранятьспокойствие, сказала я. – Или в бикини ходить прикажете?

– А в квартире не жарко в перчатках, спрашиваю?

– Вообще-то я уходить собиралась…

– Ладно, иди умойся. Забираем тебя в отделение до выясненияличности.

Под бдительным присмотром коротких милицейских автоматов яотправилась в ванную, стараясь не грохнуться по дороге: перспектива поездки вотделение радовала меня так же, как гильотина Марию-Антуанетту.

Я долго и тщательно мыла лицо, понимая, впрочем, что этобесполезно: время не выиграть, как ни старайся…

Сквозь полуприкрытую дверь я слышала, как старший нарядаотдавал распоряжения:

– Позвони на пульт, дай отбой. Не нравятся мне эти дядии их племянники. И девку поторопи, никто ей сауну не оплачивал…

В окружении милиционеров я отправилась вниз, где меняподжидал патрульный “воронок”.

Это событие, несомненно, украсило унылый поздний вечердвора: почти во всех окнах подъезда горел свет, нашу группу сопровождали стайкилюбопытных, державшиеся на почтительном отдалении, – так сопровождают стареющихактрис изрядно поредевшие ряды поклонников. Вот только аплодисментов я так и недождалась – меня молча и довольно непочтительно втолкнули в машину.

Пока она тряслась по плохо освещенным улицам Текстильщиков,я узнала много интересного о частной жизни своего эскорта.

Зажатая с обеих сторон плохо тренированными теламимилиционеров, терпеливо выслушивая их легкий треп, я уже через пять минутпоняла, что одного из них звали Мика, а второго – с родинкой над верхней губой– Кока.

Сидевший на переднем сиденье старшина наряда молчал.

Жена Мики месяц назад сделала аборт, возниклипослеоперационные осложнения, и Мика без устали клял медицину – игосударственную и частную. Кока поминал родственников из Апрелевки, которыесосут из него деньги для беспутной младшей сестры, вздумавшей поступать вкакой-то частный институт.

Я цеплялась за эти ничего для меня не значащие чужие жизни,чужие слова, чужие имена – только потому, что боялась остаться один на один сосвоей неожиданно возникшей проблемой.

Проблема, и серьезная.

"Положение хуже губернаторского”, – вертелось у меня вголове, да и иллюстрация всплыла соответствующая – Никита Михалков и почему-тов роли генерал-губернатора Трепова, которую он никогда не играл: усишки,бородишка и орден святого Владимира на шее…

Что-то будешь делать, голубка?..

– А бабенка-то ничего, – вдруг сказал старший, глядя наменя в зеркальце; я тоже видела его глаза, автономно плывущие в серебристомстекле, – узкие и опасные, как лезвие ножа. – Ничего бабенка, говорю… Тебе-тонравится. Кока?

– Не-а, – сказал Кока.

– А какие нравятся?

– А те, что ближе к центру живут.

Все, кроме меня, засмеялись. Немудреный юмормужиков-провинциалов.

Опять я лажанулась с деталями туалета, ну на кой черт нужнымне были эти дурацкие перчатки?..

Но дело было не в перчатках, я прекрасно это понимала, неони усугубляли мою вину, речь шла не о том, насколько она значительна.

Речь о другом – засветилась.

От осознания этого меня прошиб пот, такой обильный, что яиспугалась – как бы он не просочился сквозь куртку.

Они везут тебя в отделение, чтобы выяснить личность.

И все равно, кем ты представишься – любовница племянникаСирина, сожительница самого Сирина, внучка его соседки, домушница или невиннаяжертва, – паспорт на стол и отойди к стене, будь любезна!

О дальнейшем я думать не хотела. Они посылают запрос в томесто, где был выдан паспорт, и до этого прочно стоявшая на ногах Ева Апостолипревращается в химеру, в неопознанный летающий объект, в рассыпавшегосясфинкса, в марионетку, которая никогда не участвовала в любительскихспектаклях…

Я проклинала себя за неосмотрительность и Сирина заосмотрительность. Именно она преподнесла мне такой отвратительный сюрприз; авпрочем, Сирину нужно отдать должное – будучи мертвым, он все-таки смог достатьменя.

Я даже не знала, что делать в такой ситуации – молчать осебе или все рассказать: и то, и другое было одинаково гибельным. Черт менядернул ляпнуть о племяннике Сирина и о Сретенке. Если его не предъявить, то всемои объяснения покажутся по меньшей мере странными. И ключи, которыми я открыладверь, – откуда они у меня?

Нестройные отрывочные мысли позвякивали в голове, какмелочь, а может быть, действительно подбросить монетку: она-то и решит, что мнеделать…