Мы поднялись в квартиру. Оглядев обстановку, Олег Васильевичслегка присвистнул, что несколько разрушило его имидж ничему не удивляющегосякрепкого орешка; а он наверняка дал себе слово ничему не удивляться – я так ивидела, как несгибаемый семиклассник Олег Марилов царапает детскую клятву налистке в клетку и скрепляет ее кровью из проколотого булавкой пальца.

– Шикарно живете!

– Вообще-то это Грека апартаменты.

– Кого?

– Грека, – я прикусила язык, – Игоря Викторовича, сталобыть.

– Странно вы его называете.

– Ничего странного. По принадлежности к историческойродине. А эту квартиру он сдал мне напрокат. Похоже, так же, как и вас…

. – Похоже, ты действительно для него что-то значишь.

– У вас аналитический ум. Недавно я оказала емумаленькую услугу. Только я не любовница, которая приехала в Москву, чтобыспустить деньги на аттракционах в парке Горького… Не подумайте.

– Я и не подумал. У Игоря жена.

Подобная простодушная твердолобость как-то не вязалась собразом маленького хищного зверя, вытащившего меня из передряги, и даже заделаменя: элегантный спаситель не имеет права быть ортодоксом.

– А вы считаете, что нельзя иметь любовницу при наличиижены, даже самой распрекрасной? Это не мужской взгляд. Думаю, если бы у каждоговторого мужика женой значилась Клаудиа Шиффер, он бы вес равно исподтишкапялияся на соседку с верхнего этажа.

Олег Васильевич брезгливо приподнял брови:

– При чем здесь это? Я говорю об Игоре. И его жене.

– Она удивительная женщина?

– Она уже давно парализована. Восемь лет. Травмапозвоночника.

Черт возьми, я и не знала! Заслоненный другими людьми. Греквдруг предстал передо мной с самой неожиданной стороны. И все эти аккуратныепачки валюты, все дочерние фирмы и телохранители не могут поднять на ногиединственное существо, которое он любит:

Я вспомнила фотографию на столе Грека – самая обыкновеннаяженщина с извиняющимся поворотом головы…

– Коньяк или виски? – спросила я, чтобы скрыть неловкость.

– Если можно – воды, – попросил Олег Васильевич.

– Понятно. За рулем.

– Нет. Я вообще не пью.

– Завязали?

– И не развязывал. Никогда не пил и не курил.

– Вообще? – Я даже опешила.

– Вообще. Дело в том, – Олег Васильевич почесалпереносицу, – что в двенадцать лет я дал клятву матери – никогда не пить и некурить.

– А вы не погорячились?

Бедный мальчик! Любитель клятв и – самое страшное – ихнеукоснительного выполнения. Редкий тип, по которому плачет то липсихиатрическая клиника, то ли Красная книга.

– Не думаю, – рассудительно ответил Олег Васильевич.

– И ни разу не нарушили слово? Даже в самыхэкстремальных ситуациях?

– Ни разу.

– Поразительно. Должно быть, ваша матушка от вас ввосторге. И делает вам ванну с мятой на ночь.

– Она умерла пятнадцать лет назад.

– Простите…

– Ничего.

– Значит, вы человек слова, – сказала я, выдержавскорбную паузу. – За это сделаю вам не просто воду, а отличный кофе. Отпредыдущей партии кочевников осталось. Только сначала скажите мне, какие клятвывы дали еще, чтобы мне не попасть впросак с каким-нибудь непристойнымпредложением.

– Больше никаких, – улыбнулся Олег Васильевич,пристально разглядывая меня.

Чувствуя себя хозяйкой, я сварила кофе, нарезала на блюдцеполузасохший лимон. Мы сели в кресла друг против друга: я с коньяком, он скофе.

– Ваше здоровье, – подняла свой бокал я.

– У меня все в порядке, – педантично ответил он, – новсе равно спасибо… Что же вы все-таки делали в этой квартире?

– Это допрос?

– Любопытство. Простое человеческое любопытство.

– Меня попросили кое-что взять там, – я подумала, чтосовсем не отвечать будет невежливо, – ничего криминального, скорее невинныйсувенир.

– Вас попросили и даже не предупредили, что квартирастоит на сигнализации?

– Нет.

– Ну вы хотя бы успели взять то, что было нужно? Мне ненравилось это чрезмерное любопытство, и я перевела разговор на другие темы.

– Чем вы занимаетесь, Олег? Можно я буду называть васОлег?

– Сделайте одолжение.

– Итак, у вас нет жены, есть машина, вы легко справляетесьс зарвавшимися ментами… Не пьете и не курите. Боюсь, что самый страшный вашпорок – привычка ходить босиком по квартире.

– Не угадали, – он улыбнулся, – привычка есть по ночам.Замороженные фрукты из польских пакетов.

– Это почти одно и то же. Думаю, если почесать вамспину, там обязательно обнаружатся зачатки крыльев…

– Сомневаюсь.

– ..маленьких таких крылышек. Хотя нет, на райскуюптицу вы мало похожи.

– Только не вздумайте сказать мне, что я похож нахорька.

Нет, на хорька он не был похож категорически.

– Что, были попытки? – спросила я.

– Были.

– А вы?

– Обучился стрельбе из малокалиберной винтовки, чтобыотстреливать обидчиков.

– Чему еще обучились?

– Айкидо и русскому рукопашному бою. Пожалуй, он мненравился, этот обстоятельный Олег Васильевич. Пожалуй, и я ему нравилась – вовсяком случае, уходить он не собирался, хотя самое время было перекинуть черезруку плащ и откланяться.

– Сколько вам лет, Олег?

– Тридцать пять. Хотите, погадаю вам на кофейной гуще?

Я чередовала кофе с коньяком и как раз опорожнила чашку.

– Валяйте. Что нужно делать? Это было обыкновеннымженским кокетством – я прекрасно знала, что нужно делать: поболтать гущу вчашке и потом вывалить содержимое на блюдце – обязательно от себя. Нашавгиковская актриса Ксана Павлоцкая, однокурсница Юленьки, мучила меня гаданиемна кофейной гуще добрых три года. Я была безропотна, безответна и в концеконцов осталась единственной клиенткой Ксаны, которая предсказывала судьбу сточностью до наоборот. Так, Ивану за неделю до смерти она предсказаласчастливые перемены в жизни под знаком стареющей влиятельной женщины; Алене, вразгар ее романа с альтисткой Даниловой, она пообещала встречу с богатыминостранцем – скорее всего из Бельгии – и дальнейшее счастливое замужество.Дольше всех держался Серьга Каныгин, которому добрая Ксанка периодическипредрекала безумный секс с длинноволосой очаровашкой из Питера, причемочаровашка мучается комплексом безответной любви к Серьге и имя ее начинаетсяна А. В результате я осталась одна, и уж здесь-то Ксанка оторвалась по полнойпрограмме. В разное время мне были предсказаны: молодой человек, но не из мираискусств; дети – мальчики-близнецы; жилплощадь в центре Москвы, где-то в районеБольшевистского переулка; поездка за пределы Союза – скорее всего в Испанию,судя по конфигурации бурой жижи по краям чашки. Было еще много милой дребедени,в которую я безбожно верила.