Уже отойдя вместе со штабными командирами от хозвзвода,Бессонов услышал за спиной негромкий голос задержавшегося у строя Деева:

– Что вы за чертовщину наговорили, лейтенант? А ну -пулей искать! Поняли? Полчаса… Даю полчаса вам!

Но Бессонов сделал вид, что ничего не услышал, когдаполковник Деев догнал его возле платформы с орудиями, говоря как ни в чем небывало:

– Я знаю эту батарею, товарищ командующий, полностьюуверен в ней. Помню ее по учениям на формировке. Правда, командиры взводовочень уж молоденькие. Не оперились пока…

– В чем оправдываетесь, полковник? - перебил Бессонов.- Конкретней прошу. Яснее.

– Простите, товарищ генерал, я не хотел…

– Что не хотели? Именно? - с усталым выражениемзаговорил Бессонов. - Неужели вы меня тоже за мальчика принимаете? Так вот,звенеть передо мной шпорами нет смысла. Абсолютно глух к этому.

– Товарищ командующий…

– Что касается вашей дивизии, полковник, составлю о нейполное представление только после первого боя. Это запомните. Если обиделись,переживу как-нибудь.

Полковник Деев, пожав плечами, ответил обескураженно:

– Я не имею права обижаться на вас, товарищкомандующий.

– Имеете! Но ясно было бы - за что!

И, вонзая палочку р снег, Бессонов повел глазами понагнавшим их и притихшим штабным командирам, которых он тоже еще недостаточнознал. Они, потупясь, молчали, не участвуя в разговоре.

– С-смирно! Равнение-е направо! - рванулась громкаякоманда спереди от темнеющего против вагонов строя.

– Третья гаубичная батарея ста двадцати двух, товарищгенерал, - сказал полковник Деев.

– Посмотрим гаубичную, - вскользь произнес Бессонов.

В каменном зданьице разъезда, куда на всякий случай Кузнецовзашел, Уханова не было. Два низких зала одичало пусты, холодны, деревянныелавки грязно обшарпаны, на полутемное месиво нанесенного сюда ногами снега;железная печь с трубой, выведенной в окно, заделанное фанерой, не топилась, ипахло удушливой кислотой шинелей: тут побывали солдаты со всех проходящихэшелонов.

Когда Кузнецов вышел на свежий воздух, на морозное солнце,эшелон по-прежнему стоял посреди сверкающей до горизонта глади снегов, и тамнаискось тянулся в безветренном небе черный дымовой конус: догорали вагоны,загнанные в тупик. Паровоз пронзительно звенел паром на путях перед опущеннымсемафором. Вдоль вагонов неподвижными рядами проступали построения батарей. Вполукилометре за станцией подымались над степью прямые дымки невидимого в балкехутора.

"Где его искать? Неужели в этом проклятом хуторе, окотором сказал старшина?" - подумал Кузнецов и уже со злой отчаянностьюпобежал в ту сторону по санной дороге, по вылуженной полозьями колее.

Впереди, в балке, засияли, заискрились под солнцем крыши,зеркалами вспыхивали приваленные пышными сугробами низкие оконца - вездеутренний покой, полная тишина, безлюдность. Похоже было, в теплых избах спалиили не торопясь завтракали, будто и не было налета "мессершмиттов", -наверно, к этому привыкли в хуторе.

Вдыхая горьковатый дымок кизяка, напоминавший запах свежегохлеба, Кузнецов спустился в балку, зашагал по единственной протоптанной межсугробов тропке с вмерзшим конским навозом, мимо обсахаренных инеем корявыхветел, мимо изб с резными наличниками и, не зная, в какую избу зайти, гдеискать, добравшись до конца улочки, в замешательстве остановился.

Все здесь, в этом хуторке, было безмятежно мирным, давно ипрочно устоявшимся, по-деревенски уютным. И может быть, оттого, что отсюда, избалки, не было видно ни эшелона, ни разъезда, внезапно появилось у Кузнецовачувство отъединенности от всех, кто оставался там, в вагонах: войны, чудилось,не было, а было это солнечное морозное утро, безмолвие, лиловые тени дымов надснежными крышами.

– Дяденька, а дяденька! Вы чего? - послышался писклявыйголосок.

За плетнем маленькая, закутанная в тулуп фигурка, нагнувшисьнад облитым наледью срубом, опускала на жерди ведро в колодец.

– Есть тут где-нибудь боец? - спросил Кузнецов, подойдяк колодцу и произнося заранее приготовленную фразу. - Боец не проходил?

– Чего?

Из глубины воротника, из щелочки меха чернели, слюбопытством выглядывали глаза. Это был мальчик лет десяти, голосок нежнопищал, его детские пальцы в цыпках перебирали обледенелую жердь колодезногожуравля.

– Я спрашиваю, нет ли бойца у вас? - повторил Кузнецов.- Ищу товарища.

– Сейчас никого нету, - бойко ответил мальчик измеховых недр огромного тулупа, обвисшего на нем до пят. - А бойцов у нас многобувает. С эшелонов. Меняют. Ежели и у вас, дяденька, гимнастерка или куфайка,мамка раз выменяет. Иль мыло… Нету? А то мамка хлебу пекла…

– Нет, - ответил Кузнецов. - Я не менять. Я ищутоварища.

– А исподнее?

– Что?

– Исподнее для себя мамка хотела. Ежели теплое…Разговор был.

– Нет.

С поскрипыванием жерди мальчик вытащил ведро, полноетяжелой, как свинец, зимней колодезной воды; расплескивая воду, поставил натолстый от наростов льда край сруба, подхватил ведро, волоча полы тулупа поснегу, изогнувшись, понес к избе, сказал:

– Прощевайте пока. - И, красными пальцами отогнувбараний мех воротника, стрельнул черными глазами вбок. - Не энтот ли товарищваш, дяденька! У Кайдалика был, у безногого.

– Что? У какого Кайдалика? - спросил Кузнецов и тут жеувидел за плетнем крайней хаты старшего сержанта Уха-нова.

Уханов спускался по ступенькам крылечка к тропке, надеваяшапку, лицо распарено, спокойно, сыто. Весь вид его говорил о том, что был онсейчас в уюте, в тепле и вот теперь на улицу прогуляться вышел.

– А, лейтенант, боевой привет! - крикнул Уханов сдобродушной приветливостью и заулыбался. - Каким образом здесь? Не меня лиищешь? А я в окошко глянул, смотрю - свой!

Он подошел косолапой развалкой деревенского парня, лузгаятыквенные зерна, сплевывая шелуху, затем полез в карман ватника, протянулКузнецову пригоршню крупных желтоватых семечек, сказал миролюбиво:

– Поджаренные. Попробуй. Четыре кармана нагрузил. ДоСталинграда хватит всем щелкать. - И, взглянув в осерженные глаза Кузнецова,спросил вполусерьез: - Ты чего? Давай говори, лейтенант: в чем суть? Семечки-тодержи…

– Убери семечки! - проговорил, бледнея, Кузнецов. -Значит, сидел здесь в теплой хате и семечки грыз, когда "мессера"эшелон обстреливали? Кто разрешил тебе уйти из взвода? Знаешь, после этого кемтебя можно считать?