На улице было слишком холодно, чтобы стоять вполурасстегнутом жакете. Но если его застегнуть до горла, мне пистолет вовремяне вынуть. Отморозить задницу или потерять возможность себя защищать? У клоуновна крыше были клыки. Я решила, что не так уж тут, в конце концов, холодно.

Из двери на меня хлынули тепло и шум. Сотни прижатых друг кдругу в тесноте тел. Шум толпы, как океанский шум, бессмысленный бормот. Толпа– вещь стихийная. Одно слово, один взгляд – и толпа становится бешеной. Толпа –совсем не то что группа.

Полно было семей. Мамочка, папочка и детки. У деток к рукампривязаны воздушные шары, а мордашки вымазаны сладкой ватой. И запах, как встранствующем балагане: кукурузные лепешки, коричный запах пирогов, мороженого,пота. Только одного не было: пыли. На летней ярмарке всегда в воздухе пыльно.Сухая, удушающая пыль, поднятая в воздух сотнями ног. И машины ездят по травебез конца, так что она сереет от пыли.

Здесь не было запаха грязи в воздухе, но было что-то стольже характерное. Запах крови. Такой неуловимый, что, казалось, он тебепомерещился, но он был. Сладковатый медный аромат крови, смешанный с запахомготовящихся блюд и острым ароматом мороженого, раскладываемого по коническимстаканчикам. А пыль – кому она нужна?

Мне хотелось есть, а кукурузные лепешки пахли аппетитно.Сперва поесть или сперва обвинить Старейшего вампира в убийствах? Ох уж этапроблема выбора.

Но мне не пришлось ее решать. Из толпы выступил человек. Онбыл лишь чуть повыше меня, и на плечи его спадали кудрявые белокурые волосы. Онбыл одет в васильковую рубашку с закатанными рукавами, обнажавшую твердыемускулистые руки. Худощавые бедра были обтянуты джинсами, как виноградины кожицей.На ногах у него были ковбойские сапоги с голубым узором. Ярко-синие глазагармонировали с рубашкой. Он улыбнулся, блеснув мелкими зубами.

– Вы Анита Блейк, нет?

Я не знала, что сказать. Не всегда хорошо сознаваться, ктоты такая.

– Мне Жан-Клод велел вас подождать.

Голос у него был тихий и неуверенный. Что-то было в немтакое, почти детская привлекательность. А у меня к тому же слабость к красивымглазкам.

– Как вас зовут? – спросила я. Всегда люблю знать, скем имею дело.

Он улыбнулся шире:

– Стивен я, Стивен меня зовут.

Он протянул руку, и я ее пожала. Рука была мягкая, нопожатие крепкое – не ручной труд, но что-то вроде поднятия тяжестей. Не оченьмного – чтобы рука была твердой, но не взрывалась. Мужчины моего ростасерьезный вес поднимать не могут. Может, он и хорош в плавках, но в обычнойодежде он похож на изуродованного гнома.

– За мной, прошу вас.

Он говорил, как официант, но, когда он пошел в толпу, япошла за ним.

Он шел к большой синей палатке. Как цирковая палатка старыхвремен. Я такую видала только на картинках или в кино.

Человек в полосатой куртке кричал:

– Люди, представление начинается! Давайте билеты ипроходите! Самая большая кобра в мире! Страшную змею укрощает прекраснаязаклинательница Шахар! Это будет представление, которого вы никогда незабудете!

Очередь отдавала билеты молодой женщине на входе. Она рвалаих пополам и возвращала корешки.

Стивен уверенно миновал очередь. На нас бросали мрачныевзгляды, но женщина при входе кивнула нам, и мы вошли.

Вдоль палатки тянулись ярусы скамеек. Много. И почти всеместа были заняты. Ух ты, “все билеты проданы”.

В середине голубым рельсом был огорожен круг. Цирк с однимрингом.

Стивен протискивался мимо колен десятков людей на ступенях.Поскольку мы были в самом низу, идти можно было только вверх. И я пошла заСтивеном по бетонным ступеням. Палатка, быть может, и была съемной, но ступении скамьи – стационарными. Мини-колизей.

У меня плохие колени. То есть я могу бежать по ровнойповерхности, но поставьте меня на склон или на лестницу, и они начинают болеть.И потому я не пыталась угнаться за ровным, скользящим шагом Стивена. Я толькосмотрела, где мелькают его голубые джинсы. И искала, не замечу ли чегоподозрительного.

Кожаный жакет я расстегнула, но снимать не стала. А топистолет будет виден. По спине тек пот. Еще чуть-чуть – и я расплавлюсь.

Стивен поглядывал через плечо, проверяя, иду ли я за ним,или просто чтобы меня подбодрить. И улыбаются, просто отодвигая губы от зубов.Почти что скалился.

Я остановилась на середине лестницы, глядя, кик его гибкаяфигура скользит вверх. От Стивена исходила энергия, и воздух будто закипалвокруг него. Оборотень. Некоторые оборотни умеют скрывать свою суть лучше,другие – хуже. Стивен не очень. Или ему было все равно, если я замечу. Можетбыть.

Ликантропия – это болезнь, как СПИД. И относитьсянастороженно к жертвам несчастного случая – предрассудок. Большинство тех, ктостали оборотнями, пережили нападение. Это не был собственный выбор. Так почемуже Стивен все равно мне не нравился, когда я поняла, кто он? Предрассудок? Уменя?

Он подождал наверху лестницы, такой же симпатичный, как ипрежде, – картинка, но его энергия была заключена в слишком малый объем – какесли бы двигатель работал на высоких оборотах на холостом ходу. Зачем Жан-Клодунужен слуга-оборотень? Может быть, представится случай спросить.

Я поднялась наверх вслед за Стивеном. Что-то, очевидно, былотакое в моем лице, потому что он спросил:

– В чем дело?

Я покачала головой:

– Ни в чем.

Не знаю, поверил ли он мне, но он улыбнулся и повел меня ккабине, состоящей в основном из стекла и занавесок, скрывающих то, что быловнутри. Больше всего это было похоже на кабину радиовещания.

Стивен подошел к занавешенной двери и отворил ее. Придержалдверь, жестом приглашая меня пройти.

– Нет, после вас, – сказала я.

– Я – джентльмен, а вы – леди.

– Спасибо, но я вполне способна открыть дверь сама.

– Феминистка? Ну-ну.

На самом деле мне просто не хотелось иметь старину Стивена усебя за спиной. Но если он хочет думать, что я – твердокаменная феминистка,пусть его. Это куда ближе к правде, чем многое другое.

Он вошел в дверь. Я оглянулась на ринг. Отсюда он казалсянамного меньше. Мускулистые мужчины, одетые в трико, вытащили на арену тележку.В ней было два предмета: огромная плетеная корзина и темнокожая женщина. Одетаона была в голливудский вариант наряда танцовщицы. Густые черные волосы падаливниз, как плащ, до самых лодыжек. Изящные руки с маленькими темными кистямичертили в воздухе плавные кривые. Она танцевала перед тележкой. Наряд былфальшивым, но она была настоящей. Она знала, как танцевать – не для соблазна,хотя и это было, но ради власти. Танец когда-то был призывом для какого-нибудьбога; но теперь почти никто об этом не помнит.