Здесь жили покойная Липина бабушка, некогда служившая внаучном зале Ленинской библиотеки, и еще упавший замертво в Олимпиадинуквартиру Георгий Племянников, слесарь завода «Серп и Молот». А также нынездравствующие гадалка Люба и тот самый Женя, который все ждал «свою гонорару»,неудавшийся писатель и непризнанный гений, в прошлом инженер какого-то научногоинститута, и еще тишайший и вежливейший плановик с революционной фамилиейКрасин, посещавший Дворянское собрание, и еще Парамоновы с Тамерланом,Люсиндина тетушка-пенсионерка и личность по имени Владимир, неопределенноговозраста, именовавшая себя студентом, да ничейная бабушка Фима, которая,подвыпив, все порывалась бежать на штурм Зимнего. Все люди простые, без затей исложностей.

Новый жилец как раз был очень затейлив.

Мало того, что у него было два паспорта – один из которыхзеленый! – так он еще решительно не вписывался в декорации старого дома.

Он стоял в своем проеме, держался за косяк могучей ручищей исмотрел только на старшего лейтенанта – очень серьезно, а казалось, чтосмеется. Черная свободная майка, джинсы, очень темные глаза, и босиком. Джинсыс майкой исключительно просты и добротны настолько, что на них явственнопроступало клеймо «ОДВ» – очень дорогие вещи.

Да еще живет в Женеве!…

Одно это слово, вкусное, легкое, такое европейское иэлегантное, сразу наводило на мысль о чистых озерах, высоких горах, беззаботныхлюдях в темных очках, машинах с велосипедами и лыжами на крыше, о зеленыхлужайках и пряничных домиках с красными черепичными крышами.

Как он попал сюда, к нам, из этой своей Женевы?…

Старший лейтенант прокашлялся громовым кашлем и объявил, чтосегодня утром, не далее как час назад, на лестничной клетке был найден труп –вот он.

– Где? – простодушно удивился новый жилец и первый разоторвал взгляд от милицейского.

– Да вон, вон!… – заверещала Парамонова и стала тыкатьпальцем в сторону Олимпиадиной квартиры. – Не видит он! Прям так я и поверила!…

Павел Петрович Добровольский равнодушно посмотрел на чернуюклеенку и опять уставился на старшего лейтенанта.

– Чем я могу вам помочь?

– Вы ничего подозрительного не видели и не слышали?

Добровольский немного подумал.

– Орал кот, – наконец изрек он. – Довольно долго и оченьгромко. Он мне надоел, и я вышел на площадку.

– Когда это было? – сразу нацелился старший лейтенантКрюков.

– Да, наверное, около семи.

– И… что?

– Ничего. Я спустился на первый этаж, но там не былоникакого кота, и тогда я поднялся наверх, на третий.

– То есть непосредственно на площадку, где проживалпотерпевший?

– Непосредственно туда, – уверил Добровольский.

Народ, столпившийся возле его квартиры, ему не нравился, ивообще ему ничего не нравилось. Он приехал в Москву вовсе не для того, чтобыучаствовать в милицейских разборках! Кроме того, ему могло сильно повредитьизлишнее внимание властей, к которому он не был готов.

Следовало быстро придумать нечто такое, что сразу и навсегдаотвадило бы от него бдительную милицию и не менее бдительных соседей.

– Кота я нашел на чердаке, – продолжал он равнодушно. – Онсидел в какой-то коробке и орал… нечеловеческим голосом.

– Барсик! – сказала заполошная девица сказочной красоты вваляных ботах, мятой ночной рубахе и накинутом поверх нее неопределенного цветаплатке, как из фильма про блокадный Ленинград. – Это Барсик наш.

Добровольский пожал плечами:

– Возможно. Я его…

Тут он замолк. Ему не хотелось объяснять присутствующим, чтоименно он сделал с котом.

– Да его давно пора было придавить, – мстительно заявилатетка в спортивном костюме, пожиравшая нового соседа глазами. На голове у неебыла газовая косынка, а под косынкой холмы и перепады – бигуди. – Орет и гадит,гадит и орет, никакого покоя нету! Сколько раз говорила, чтоб его утопили,паразита!…

У высокой девушки в пиджаке и джинсах сделалось совершеннонесчастное лицо, заметил Добровольский, и брови наморщились страдальчески.

– Ничего подозрительного не видели?

Добровольский улыбнулся.

– Дело в том, что я не знаю, что именно вы считаетеподозрительным. На третьем этаже две квартиры. В той, которая справа,разговаривали, и довольно громко.

Красотка, которая в платке и ботах, пошевелила губами иповодила сначала левой, а потом правой рукой.

– Ну да! – радостно сказала она. – Справа, если отсюдовасмотреть, и есть дяди-Гошина квартира. Правильно, Лип?

– Никто не мог там разговаривать! – вступил пузатенькийитальянский дядька в подтяжках и спортивной кофте, наброшенной поверх голубоймайчонки, и глянул на свою жену, словно в поисках поддержки. – Я покойникавчера видал, как он домой припожаловал, и был он сильно выпимши, то естьподшофе, как говорится! А сегодня суббота!

– Ну и что? – не понял старший лейтенант.

– А то, товарищ военный, что покойный жил один-одинешенек!Никого у себя не принимал и гостей к себе не водил. Обалдуя своего в армиюсплавил, а больше у него и нет никого, с тех пор как жену, Марью Тимофеевну, натот свет загнал! Никто к нему не ходил, и он к себе никого не звал, так чтонекому там было разговаривать, брехня это, как есть брехня!…

– Как это не звал! – возмущенно заголосила красотка вплатке. – Как это не звал, когда он меня убираться звал! И я у него до сколькиразов убиралась!

– Люся, – сказала та, что давеча морщила брови на предметгорькой судьбы кота Барсика. – Не кричи.

– Да как же мне не кричать, когда они сами все брешут!

– Да кто брешет?! Кто брешет?!

– Сама брешешь! Подпольной водкой торгуешь со своимиурюками, а мы брешем!

– Житья от них не стало, от приезжих этих!

– Кто торгует?! Я торгую?! А кто на общественной клумбе свой«Запорожец» драный ставит?! Все цветы тети-Верочкины затоптали! Мы садили, садили,а они затоптали!…

– Люся!…

– Товарищ военный, она на рынке торгует и подозрительныхличностей водит в дом, а у самой регистрация!…

– Я могу быть свободен? – осведомился новый жилец. – Илиесть еще какие-то вопросы?

– А вы точно слышали, что там кто-то разговаривал?

– Никаких сомнений, господин лейтенант. У меня отличныйслух.