– Алоизий, ты дома? – спросил голос где-то вверху надбрюками, за окном.

– Вот начинается, – сказал мастер.

– Алоизий? – спросила Маргарита, подходя ближе к окну. – Егоарестовали вчера. А кто его спрашивает? Как ваша фамилия?

М. Булгаков. «Мастер и Маргарита»

– Липа, Липа, ты послушай! Ну послушай, а?

Просыпаться не было никаких сил, но кто-то настойчиво трясее за плечо и приговаривал:

– Липа, Липочка, ну послушай!

– М-м-м, – промычала она, – ну что ты ко мне пристала? Нучто тебе опять надо?!

– Липочка, послушай же, ну никаких моих сил нет, потому чтоникто меня не слушает!

Олимпиада Владимировна Тихонова застонала и поднялась налоктях. Будильник, светившийся в темноте красным глазом, злорадно показывал7:32.

– Липочка, слушай! Ну, тут ла-ла-ла и тру-ла-ла-ла-ла! И ещеразок ла-ла-ла, тру-ла-ла-ла-ла!

Раздалось хилое гитарное бренчание и какое-то смутноеблеяние, а потом опять бренчание. Олимпиада Владимировна, которая не моглавынести одновременного блеяния, бренчания и того, что будильник продолжализдевательски таращиться на нее и вдобавок еще мигнул и нагло выдал 7:33, упалав развал подушек и немного побилась о них головой, в надежде, что кошмарисчезнет.

Но он не исчез. Впрочем, это был не кошмар, и Олимпиада Владимировнаотлично об этом знала. Господи, сделай так, чтобы это был просто кошмар!

– Ну, е-мое, ну ты слушаешь или нет?! Вот тута у меня ещестишата. Так, сами собой придумались! Вот все говорят, что трудно их писать-то,а я за пять минут придумала. Слушай: «На земле есть любовь, к нам онавозвращается вновь. Сквозь пелену зимы и лета идет она по свету-у! И люди ждутее годами, а звезды светят небесами, и ихний свет до нас доходит и за собойлюбовь приводит!» Ну, тута надо маленько потянуть. Вот так: «И за-а со-обойлю-у-у-убовь приво-одит!» Липа?! Ты что, спишь?!

– Слова «ихний» не существует в природе, – злобно сказалаОлимпиада Владимировна из подушек. – Небеса не могут светить звездами, а звездыне могут светить небесами, это чушь.

– Да ладно, – обиделась исполнительница и взяла широкийаккорд, довольно приятный. – Поду-ума-ешь! Суть не в этом!

– Суть в том, что сути вообще нет, – сказала ОлимпиадаВладимировна.

– А что? Плохие стихи, что ли?

– Это вообще не стихи. – Она села в постели. Хорошо, чтоОлежка сегодня не смог остаться ночевать, а ведь мог бы!

Она потерла лицо и почесала голову. Лицо было в складках,будто пергаментная бумага, а волосы жесткие, как солома, и торчали в разныестороны.

– Люсь, сколько раз я тебя просила – не приходи ко мне поночам! У меня работы много, я по ночам спать должна!

Люся обиженно посопела, еще побренчала, а потом сказаланегромко, но убежденно:

– Во-первых, уже день. Во-вторых, куда же мне тогда идти?В-третьих, у меня тоже работа, а я-то ведь ничего!… Да, и еще суббота сегодня,ты ж по субботам не ходишь!

Олимпиада Владимировна не стала уточнять, куда именно она неходит по субботам. Глаза у нее не открывались, да и открывать их не хотелось!

Она прекрасно знала, что именно увидит.

Собственную комнату, слабо озаренную светом фонаря, которыйболтался на столбе – ржавый, железный, старый фонарь на толстой проволоке,кажется, оставшийся со времен Второй мировой войны. Столб тоже старый итрухлявый, и каждый раз, когда вставал вопрос о замене лампочки, все соседиотчаянно ссорились из-за того, кто полезет. Экспедиция на фонарь с каждым разомстановилась все опаснее – не ровен час, рухнет!… Еще Олимпиада Владимировна,скорее всего, увидит собственный же книжный шкаф, в стеклах которого отражаетсяжелтый свет, бабушкину этажерку с резной стойкой, широкое кресло, а в немскорчившийся силуэт с нелепо выпирающим боком странной формы – гитарой.

– Лип, ну а в общем и целом – как? Плохо или хорошо?

Олимпиада Владимировна вздохнула и открыла глаза.

Шкаф был на месте, лужица света от фонаря тоже. Силуэт свыпирающим боком в кресле.

Все как всегда.

– Лип, а Лип? Ну как?…

– Люсь, я не знаю! По-моему, никак.

– Как – никак?

– Да никак, и все тут. – Она с сожалением вытащила из-пододеяла ноги. Так тепло им было, так хорошо, так уютно, и все кончилось, иследующей ночи, когда опять будет тепло и уютно, еще ждать и ждать.

Конечно, можно выставить настырную поэтессу и певицу задверь, запереться на щеколду, чтобы уж точно больше не приперлась, выпитькружку ромашкового чаю, включить потихонечку телевизор – по утрам в субботуиногда идут старые фильмы или сказки, те, что показывали в передаче, которуювела тетя Валя Леонтьева, улечься обратно, натянуть одеяло, повздыхать идремать, дремать, дремать…

Но не такова была Олимпиада Владимировна Тихонова.

Олимпиада Владимировна Тихонова была такова, что если ужзлые люди разбудили ее с утра пораньше, то она непременно встанет, пересиливаясебя и злясь на весь мир, и займется чем-нибудь полезным.

Полезным на сегодняшнее утро представлялось следующее –глажка, поднакопившаяся за неделю, немытый пол на кухне, блины, обещанныеОлежке еще на прошлой неделе. Да, и еще нужно покормить кота, который жил подлестницей и иногда по ночам истошно вопил, ввергая в раздражение и бессонницувсех жильцов тихого и старого дома. Кот был худой, длинный, с извивающимсяхвостом болотного цвета. Сам кот был цвета зеленого и звался в народе Барсик.

Олимпиада Владимировна звала его Барс – так ей казалосьуважительнее.

– Липа, – заныла поэтесса и в некотором роде трубадурша, –ну почему ты так говоришь, а? Ну почему ты никогда мне не скажешь, что хорошо?!

– Как я могу сказать, что хорошо, если плохо? – возразилаЛипа и зевнула. – И вообще, ты знаешь, что с утра я разговаривать не могу, атем более слушать твои песнопения!

Трубадурша выдернула гитару из-под тощего пледа, которымбыла прикрыта поверх мятой ночной рубашки, аккуратно прислонила ее к креслу,зажала руки между коленей и пригорюнилась.

Олимпиада Владимировна искоса посмотрела на нее, фыркнула, апотом пожалела, что фыркнула, потому что худенькие плечики поднялись, как будтопытаясь защититься, да так и остались поднятыми.

– Хочешь кофе? – великодушно спросила она и опять зевнула. –Я сейчас сварю.