– А про что это?

– Про что! – фыркнула Олимпиада Владимировна. – Про жизньэто, настоящую, человеческую, а не эти твои слюни с сахаром, которые тыобожаешь! Почитай, почитай, может, поймешь что-нибудь!

– Чегой-то я не пойму, – начала было Люсинда, но тутзазвонил телефон.

Дом был очень старый, построенный в начале прошлого века и –удивительное дело! – простоявший до века нынешнего. Все в нем было старое –стены, крыша и даже фонарь в палисаднике старый. И трубы старые, сипящие,кашляющие, хрипящие, как седой, толстый и одышливый пес Тамерлан соседейПарамоновых, и телефонные линии тоже старые, и ничего с этим нельзя поделать.Телефоны, черные, огромные, с пожелтевшими дисками и неудобными холоднымитрубками, были намертво прикручены к стенам в прихожих, и нет никакой возможностизаменить их изящными, легкими, современными – монтеры в один голос говорят, что«линия не тянет»! И звонили они сумасшедшим заливистым довоенным трамваечнымтрезвоном, так что стены тряслись.

Олимпиада Владимировна вышла в прихожую, и Люсинда осталасьодна.

Посмотрела на усатого жука, наугад открыла книгу и попала нато, как делают аборт, и как красными руками и холодными железками выковыриваютиз теплого нутра человеческое существо, и что оно при этом чувствует.

«Матушки родные», – только и подумала Люсинда Окорокова, укоторой по спине пошел озноб и стало как-то тошно в животе. У нее было отличноевоображение, и она очень живо все это себе представила, или Михаил – как еготам? Она посмотрела на обложку, – да, Михаил Морокин и вправду был гениальнымписателем?…

Когда вернулась озабоченная Олимпиада Владимировна, Люсиндасидела бледная и несчастная.

– Ты что? – мельком удивилась хозяйка, хотя ей уже было недо гостьи.

Позвонила начальница Марина Петровна и сказала холодным, какайсберг в океане, голосом, что ждет ее на работе.

Ничего хорошего не было ни в самом звонке, ни в айсберге, нив том, что она ждет, ни в том, что позвонила она в восемь утра в субботу.

Все это вместе означало только, что начальница оченьнедовольна и что в пятницу вечером случилось что-то, о чем Олимпиада не знает,и это ужасно.

Впрочем, может, еще ничего и не случилось. Начальница любиланеожиданно огорошить подчиненных своим неудовольствием, придумать проблемы изаставить их решать – просто чтобы не очень расслаблялись!

– Мне нужно ехать, – рассеянно сказала Олимпиада,прикидывая, что бы такое ей надеть. Никакого богатства выбора не было, занеделю все ресурсы исчерпались, все уже надевалось по крайней мере по одномуразу. Да и весна как-никак, а весной всегда хочется новенького, особенного,эдакого, а ничего такого нет.

Вот получу зарплату, решила Олимпиада, и куплю себечто-нибудь. Правда, машину пора в сервис ставить, страховку оплачивать, плюсеще телефон, мамин день рождения, и на отпуск отложить надо, но можно и неоткладывать.

Не куплю, перерешила Олимпиада. Лучше к лету куплю, а сейчасвсе равно не хватит на то, чего хочется. А того, чего не хочется, и так полоншкаф!

– Люся, допивай и давай домой. Я буду собираться.

– А ты куда? На свидание, да?

– Какое еще свидание! – фыркнула Олимпиада. Она не ходила насвидания и очень этим гордилась. У нее Олежка есть, и больше никто ей не нужен.– Я на работу.

– Счастливая, – сказала Люсинда Окорокова печально. –Слушай, а можно я пока тута посижу?

– Нет слова «тута»! – из маленькой комнатенки, где былисовмещены «кабинет» и «гардеробная», крикнула Олимпиада. Распахнув шкаф, онаизучала небогатый ассортимент. Может, тот пиджачок, но не с юбкой, а сджинсами? Все-таки разнообразие!… – И как ты посидишь, если я уезжаю?!

– Ну, пока ты собираешься, – проскулила Люсинда. – Можно?

– Да я уж собралась!…

С джинсами пиджачок выглядел не очень, и блузка неудобновылезала сзади, и значит, она весь день будет ее поправлять, засовывать заремень, «проверяться» перед зеркалом – в общем, ничего хорошего. Олимпиадапокрутилась так и эдак – нет, плохо!… – но переодеваться было все равно некогдаи не во что.

…Или не ставить машину в сервис, что ли, а купить себешикарное короткое итальянское пальто, черные брючки и бирюзовую рубаху состроугольным воротничком?… Именно такой наряд был на Рене Зельвегер вмартовском номере какого-то журнала, который Олимпиада читала!

И пусть это тридцать раз похоже на соревнование ЭллочкиЩукиной с дочерью Вандербильда, но что теперь делать!

Чувствуя себя отчасти этой самой Эллочкой, отчасти ЛюсиндойОкороковой, она накрасила перед высоким растрескавшимся по краям бабушкинымзеркалом губы, посмотрела критически, стерла все, что накрасила, сердитошвырнула в сумочку мобильный телефон и выскочила в соседнюю комнату, гдепечалилась трубадурша, отягощенная перспективой провести субботу с тетей икнижечкой с жуком на обложке.

– Все, давай, давай, я ухожу.

– Какая ты красивая, – сказала Люсинда печально. – Такая…стильненькая.

– Я?! – поразилась Олимпиада. Впрочем, что девчонка понимаетв красоте и стиле?! То, что «девчонка» всего двумя месяцами младше ее, ничутьне мешало Олимпиаде Владимировне относиться к ней исключительнопокровительственно.

Самой ей недавно стукнуло двадцать пять, зачата она была вгод Московской Олимпиады, и мамочка решила, что лучшего имени для дочери ипридумать невозможно, спасибо ей за это и поклон в пояс!…

Олимпиада, надо же! Хорошо хоть не Люсинда, ей-богу!…

Она обувалась и морщилась – вчера поленилась поставитьботинки на батарею, и теперь они были холодными и влажными изнутри, ногузасовываешь как будто в лягушачью кожу!

Притащилась Люсинда с гитарой и книжечкой и сунула ноги вшерстяных разноцветных носках в фетровые боты «прощай, молодость». Гитару онаприжимала к себе, а книжечку держала на отлете двумя пальцами.

Хозяйка отлично видела, что та мечтает остаться у нее –«посидеть», так это называлось, – но попросить не решается, и сама предлагатьне стала. Она, конечно, Люсинде сочувствует, но Олежка никакой такойблаготворительности не любит и не понимает, а он вполне может приехать!…

– Лип, а ты… когда вернешься?

– Не знаю, – сердито ответила Олимпиада. Сердито оттого, чтожалко было Люсинду, а поделать ничего нельзя. – Сегодня суббота, ко мне вечеромОлежка приедет, так что…

– Поняла, поняла, – испуганно забормотала Люсинда. Оназнала, что Липин кавалер ее терпеть не может, и все время боялась, что ей«откажут от дома». – Я тогда, может, к Жене схожу. Он на той неделе просилубраться у него, только, говорит, гонорару получу и тебе тогда заплачу…