– Бесплатно ничего никому не делай, – велела Олимпиада, –что еще за благотворительность такая!

– Та как же бесплатно, когда он сказал – гонорара!

– Не гонорара, а гонорар! Он этот гонорар уже лет десятьгрозится получить и все никак не получит!

– Как так – грозится?

– Да никак, – с досадой сказала Олимпиада и сняла с крючочкаключи. Ключи от машины в кармане пальто, телефон на месте, губы… Ах да, губыона решила не красить!

…Что там опять выдумала Марина Петровна, хотелось бы знать?

– Выходи, Люсь, а я за тобой.

Олимпиада Владимировна погасила свет, пропустила впередтрубадуршу, подождала, пока та, пятясь, осторожно протащила за собой своюгитару, распахнула дверь на темную лестницу, которая почему-то в этом доменазывалась совершенно питерским словом «парадное», и тут что-то случилось.

Какая– то темная туша надвинулась на них и начала валиться впроем и упала сначала на Люсинду, и та тоже стала валиться, и грохнула гитара,и кто-то тонко крикнул, и что-то упало и покатилось.

– Люся!!

– Липка, держи его, держи!!

– Господи боже мой!

Каким– то странным прощальным звуком ударила в стенустрадалица-гитара, Олимпиада Владимировна зашарила по стене потной рукой,совершенно позабыв, где у нее выключатель, и, когда зажегся свет, оказалось,что на полу в крохотной прихожей на коленях стоит Люсинда, а рядом с ней лежитчеловек с судорожно задранным вверх щетинистым, совершенно мертвым подбородком.

Именно подбородок увидела первым делом ОлимпиадаВладимировна и поняла, что у нее в прихожей труп.

Самый настоящий труп.

Как в детективе.

– Так, говорите, что никогда его раньше не видели?

Фу– ты ну-ты!

Олимпиада перевела дыхание и посмотрела милицейскому междубровей. Она где-то читала, что такой прием безотказно действует, если хочешьпоказать собеседнику, что презираешь его от всей души. Не смотреть в глаза, асмотреть между бровей.

– Все наоборот, – сказала она совершенно спокойно, – я вамговорила и повторяю еще раз, что это наш сосед с третьего этажа. Его зовутГеоргий Николаевич Племянников. Или Георгий Иванович, что ли! Я точно не помню.

– Да как же мы его не знаем, когда каждый день в парадном сним встречаемся! – закричала Люсинда Окорокова. – Да что вы такое говорите,когда мы вам уже сто раз сказали…

– А вы пока помолчите, – не поворачиваясь к Люсинде, велелмилицейский, – вас пока никто не спрашивает, кого вы встречаете!

– Елки-палки, – пробормотала Олимпиада Владимировна, – чтоже это такое!

На площадке переговаривались какие-то люди, и соседи собрались.Олимпиаде было видно, что Парамоновы что-то очень активно втолковывают другомумилицейскому, который их слушает, прищурившись, как в кино про ментов, илиоперов, или про кого там еще бывает кино?…

– Так это вы его… по темечку тюкнули, что ли?

– Да никого мы не тюкали по темечку! – взвилась ЛюсиндаОкорокова. – Что вы такое говорите, товарищ милиционер!

– А вы помолчите, – перебил милицейский тяжелым голосом, –вас пока никто не спрашивает!…

Люсинда булькнула что-то и больше не встревала. У ОлимпиадыВладимировны в сумочке зазвонил мобильный. Позвонил-позвонил и перестал. Всенекоторое время слушали, как он звонит.

– Значит, открыли вы дверь, он и упал, да?

– Да.

– А до этого, значит, ничего не видели и ничего не слышали,да?

– Да.

– А встали вы, значит, в полвосьмого, несмотря на то, чтосуббота, да?

– Да.

– И встали потому, что вот та девушка к вам в гости пришла,да?

– Да.

– А пришла она за тем, чтобы вам песню спеть, и для этойцели принесла с собой гитару?

– Да.

– А у вас, значит, так принято, по соседям с утра пораньше внижнем белье ходить и песни играть, да?

– Да.

– И значит, мужика этого вы как увидели на площадке, так сперепугу его по башке – тюк! Да?

– Да. То есть нет, нет! Я же говорю вам, что мы его увиделиуже мертвого, он на нас… упал! Прямо с площадки! – вспомнив, она чуть незаплакала. – Что вы ко мне пристали, а?

– Это не я к вам пристал, – ответил милицейский оченьсерьезно, – это вы мне тут сказки рассказываете и думаете, что я вам поверю!Куда орудие дела, говори, шалава! – вдруг заревел он так, что ОлимпиадаВладимировна отшатнулась. – Куда дела, говори, ну!!

Так уж получилось, что Олимпиаду Владимировну никто иникогда не называл шалавой, и теперь она вдруг поняла, что этот человекпочему-то считает себя вправе так громко и так гадко кричать и еще почему-точувствует себя хозяином положения, а она совсем никто, просто какая-то букашка,козявка, шалава, и ему нет никакого дела до того, что она может обидеться илизаплакать!…

Она смотрела на него и решительно не знала, что теперьделать. Как теперь жить – после того, как он заорал и назвал ее шалавой.

– Ну вот что, – Люсинда Окорокова вдруг вскочила с места,кинулась к милицейскому и уперла руки в боки. – Будешь тут орать, так я тебяживо к порядку призову! Ты че, решил, что если тута с тобой интеллихентнобазарят, так тебе все можно, да? – Она так и сказала «интеллихентно» и еще губыскривила презрительно. – Я те щас покажу базар! Щас тута в одну минуту весьОМОН с Выхинского рынка будет, мало не покажется! Если те че надо, спрашивай,как человек культурный, а если ниче не надо, то и выметайся отсюдова и неприходи, пока не придумаешь, че спросить! Понял, нет?

Милицейский смотрел на нее, вытаращив глаза, даже позабылпро сигарету, которую курил.

Люсинда Окорокова вырвала бычок у него из пальцев изатолкала в чашку, из которой они давеча так вкусно попивали кофе. Милицейскийпроводил бычок глазами.

– И не кури тута! Ты разрешения спросил? А не спросил, так ивали курить на площадку!

– Во разошлась-то, – осторожно сказал кто-то из прихожей, –разошлась, да, товарищ лейтенант?

– А мы никого не убивали, по голове не тюкали, и вообще! Мыкофе пили, а потом Липа на работу собралась, потому что ей позвонили!

Словно в подтверждение того, что «звонили», в прихожейпронзительно зашелся телефон, так что милицейский подпрыгнул на стуле ипробормотал: