Я буркнул:

– Вечер вроде бы только начался.

– Он скоро уйдет: дела, дела… В смысле, жена егоконтролирует плотно. Но взял номер моего мобильника!

– Поздравляю, – сказал я. – Времени зря нетеряешь.

– Милый, жизнь все убыстряется! Надо спешить, иначетебя саму поспешат.

Она чмокнула меня в щеку, к нам приближается Константин, повыражению его лица я понял, что успел что-то увидеть на кухне, глазки масленые.Увы, работает в мелкой кондитерской фирме, для Лариски интереса непредставляет, она прижалась ко мне и промурлыкала:

– Милый, пойдем за стол… Что-то у меня аппетитразыгрался. Не должен был, а разыгрался!

В комнате, поднимая большую пузатую рюмку с водкой, Люшапровозгласил бесшабашно:

– Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет!

Все тоже закричали весело и лихо, чокались краями бокалов,рюмок, фужеров, все отважные и дерзкие, которым жизнь не дорога и на всенаплевать, вот такие мы крутые, за жисть не цепляемся, а смерть презираем.

Уже за полночь, когда собрались домой, Люша вышел проводитьдо лифта, еще больше растолстевший, красный и распаренный.

– Слава, – спросил он дружески, – ты в самомделе еще не придумал?

– Что? – не понял я.

Он хохотнул:

– Чудак, да мы весь вечер это обсуждали! Куда поедешьотдыхать?

Я прижал пальцем кнопку вызова. За дверьми лифта усталовздохнуло, из глубины начало подниматься, словно из морских глубин, некоебольшое и неторопливое чудовище.

– Нет, – ответил я. – Не придумал.

– Но все-таки, – спросил он настойчиво, –хоть выбрал направление? С прошлого сезона растет доля тех, кто приловчилсяотдыхать в европах. Ну там в Испании, на юге Франции… Хотя цены кусаются,конечно. И уровень обслуживания в какой-то Турции ничуть не ниже, уженаучились. Но все-таки турки есть турки, как Восток есть Восток, старик Гумилевбыл прав…

– Киплинг, – сказал я.

– Что?

– Киплинг это сказал, говорю.

– А Гумилев что тогда сказал?

– Не помню, что-то про бунт на корабле… и брабантскиеманжеты.

Он отмахнулся, улыбнулся Лариске.

– Да какая разница, оба евреи. Словом, турки – этотурки, теперь это понимаем. Не Европа, хоть и вот-вот вломятся в Общий рынок.

– Нет, – ответил я, – не тянет.

– В Испанию?

– И в Турцию тоже, – объяснил я. – Как и вГрецию.

– Тогда в Египет? Ты ж даже в Египте не был!.. А тамуже все наши побывали. А кто и по два-три раза. Как это, в Египте не побывать?Это даже как-то не совсем правильно.

Он смотрел с такой укоризной, словно хожу по людной улице срасстегнутой ширинкой.

Я не все, шевелился ответ, но я задавил свое «я»: шутливо нескажешь, а всерьез – обидится. Вместо этого с огорченным видом, так надо,развел руками:

– Как-нибудь на досуге подумаю.

За дверьми лифта хрюкнуло, звякнуло, вздохнуло с великимоблегчением, мол, доползло как-то, двери раздвинулись. Я впихнул Лариску,шагнул следом, но Люша придержал дверцу, подставив ногу.

– Что значит, – сказал он недовольно, – надосуге? Об этом все время думать надо! Пока не выберешь самое то. Я вот сНового года начинаю готовиться и выбирать, куда поеду летом на отдых!

Ага, мелькнула непрошеная мысль, а потом полгодарассказываешь, где отдыхал, отдыхал, отдыхал… До Нового года. А с Нового годаснова начинаешь…

Пахнуло резким холодом, я не понял, что так проняло, словноогромный вампир неслышно пролетел в тесном лифте над самой головой, слегкапошевелив волосы.

Мы обменялись рукопожатием, но Люша, не довольствуясь,обнял, я чуть не задохнулся в его теле, а он, освободив меня, сказалнаставительно:

– Начинай думать! Начинай. Потом скажешь, что надумал.Пока, Лариска!

Я поймал такси, в машине поспорили, к кому ехать, новыиграла Лариска, пришлось назвать таксисту ее адрес. На заднем сиденье всегдапочему-то в голову лезут простые мысли, я щупал Лариску за вымя и дергал занижние губы, она хихикала и кусала меня за ухо, сразу же расстегнув молнию наджинсах и запустив туда ладонь.

Таксист помалкивал, но я ловил в зеркальце егозаинтересованный взгляд. Когда подъехали к дому, мне пришлось выйти, горбясь,Лариска ехидно хихикала. Я посмотрел на ее стройную фигуру с четкообозначенными половыми признаками.

– А у тебя вроде бы сиськи стали крупнее…

– Значит, это ты тискал так, бесстыжий!

– Нет, правда. Ты не имплантировала ничего такого?

– Только щас заметил?

– Ага, – признался я, – в этом свете ониособенно… внушительные.

Она порозовела от удовольствия.

– Нет, пока никаких имплантантов!.. Имплантированнуюнельзя сразу тискать, а потом еще надо два месяца особое белье носить… Как мнепри такой жизни? Пользуюсь особым гелем. Жжет, зараза, зато все так разбухает,что сама вижу разницу. Сразу на размер увеличилась, здорово! А если гелемпользоваться с месяц, то и на два получится.

– А если год?

Она грустно вздохнула.

– Онкология будет. И так балансируем на грани… Чеготолько не делаем для вас, кабанов бесстыжих!

Я сказал примирительно:

– Да, в такие сиськи Амур не промахнется. Все мужчиныбудут твои… Как там в автобусе: «Женщина, уберите локти с моих плеч!» – «Это нелокти, это – груди». – «Тогда оставьте».

Она хихикнула, довольная, что я подтвердил небесполезностьее усилий.

– Грудь стала больше, – сказала она, – житьстало веселее, как говорят малолетки.

– Всем веселее, – согласился я, – и тем, укого они есть, и тем, кто жадно щупает.

Мы вошли в подъезд, в лифте Лариска покрутилась перед зеркалом,я нажал кнопку и заговорил одобряюще:

– Честно-честно, сиськи стали еще заметнее. И дойкиторчат, как крупнокалиберные пули.

Лариска сказала убежденно:

– Грудь – это лицо женщины! Вы же сами говорите, что небывает некрасивых девушек, бывают маленькие груди! Вот мы и стараемся, первое –увеличить ее, второе – показать… зря старались, что ли?

Входя в квартиру, она сбрасывала на ходу одежду и туфли, вкомнатах у нее артистический бедлам, у меня в сравнении с этим – аптекаГосуправления, на пороге спальни оглянулась.

– Я сразу спать. Мне завтра нужно быть свеженькой.