Разумеется, он не мог отвесить матери ответный подзатыльник.Но сестренка Ингрид еще пожалеет о своем мерзком хихиканье.

– Карл, встань и выйди из-за стола, – подал голос геррМайнхофф, маленький, узкоплечий, худой, но с округлым аккуратным брюшком.

По воскресеньям к семейному завтраку герр Майнхофф надевалбелую сорочку и галстук, прыскал одеколоном розовую лысину, весь лоснился исверкал. Нос у него был крупный, хрящеватый, туго обтянутый глянцевой кожей.Блестела промытая шампунем рыжеватая бородка, искрились глаза, маленькие,глубоко посаженные, ярко-голубые. Сверкала галстучная булавка, золотая, спрямоугольным светлым сапфиром в серединке.

Карл искоса смерил отца презрительным взглядом. Бюргер,мясник. Разве он достоин своих предков? Старинный фамильный герб благородныхбаронов он сменил на розовое свиное рыло.

Портрет улыбающейся счастливой хрюшки красовался на дверимясной лавчонки, которая принадлежит семье Майнхофф. Вместо рыцарских доспехов– фартук из рыжей клеенки, вместо шлема – дурацкий белый колпак, вместосвященного меча, обагренного кровью в боях и на турнирах, – топорик дляразделки свиных и говяжьих туш.

Сейчас тысяча девятьсот семьдесят первый, доспехи пылятся вмузеях. Двадцатый век всех уравнял, баронов и мясников. Это век торжествазаурядности. В Восточной Германии национал-социализм сменился простосоциализмом. Но есть законы древней крови и родовой чести. Отец пренебрег ими.Карл не уважал отца.

– Хорошо же, Карл, – фрау Майнхофф поджала пухлые губы, – тыможешь сидеть, если ослиное упрямство в тебе перевешивает здравый смысл. Но втаком случае ты лишаешься своих ежедневных двадцати пфеннигов на весь месяц.

– Марта, подай мне, пожалуйста, сливки, – произнес геррМайнхофф и улыбнулся жене. – Ингрид, детка, перестань ковырять в носу, – онпротянул руку и погладил дочь по пухлой щеке.

Он давал понять, что Карл со своим ослиным упрямством большеникого за мирным семейным столом не интересует. Это было хуже подзатыльника.

– Я могу остаться? – спросил Карл вкрадчивым, тихим голосом.

– Да, ты можешь остаться, – кивнул отец. Карл грохнулстулом, выскочил из столовой, сдернул свою вельветовую курточку с вешалки вприхожей, выбежал на улицу. В лицо ему брызнул дождь, со всех сторон обступилитемно-серые дома узкой старинной улицы.

Тяжелая лепнина в стиле позднего барокко, когда-то обильноукрашавшая фасады, была сбита при обстрелах Берлина в сорок пятом году. Голые,гладкие стены унылого темно-серого цвета только кое-где оживлялись зеленымилистьями вьющихся декоративных растений. Но сейчас, в конце ноября, фасадыдомов были оплетены сухими, скорченными стеблями, напоминавшими Карлу фрагментыгигантской безобразной паутины. Родной город представлялся ему огромным,разоренным, заброшенным чердаком, на котором давно нельзя найти ничего интересного.

Серое небо, с нездоровым желтоватым отливом у горизонта,серые дома. Мокрый липкий туман, превращающий утро в сумерки. Самодовольнаяухмылка свиньи на двери мясной лавки. Бледные тушки молочных поросят, розовые сбелыми прослойками жира окорока.

Он вскочил в трамвай, проехал несколько остановок и вышел уворот старинного лютеранского кладбища. Немного подумав, перебежал на другуюсторону, в маленькой кондитерской на углу купил плитку молочного шоколада,картонный пакет жидкого йогурта. Рядом с лавкой был табачный автомат. Онопустил в щель свою последнюю марку и несколько пфеннигов, вытащил изникелированной пасти автомата пачку сигарет и вернулся к кладбищенским воротам.

Мокрый гравий шуршал под ногами. Каркали вороны. Вокруг небыло ни души. Он прошел насквозь почти все кладбище, остановился у мраморнойфигуры пухлого ангела. Белый мрамор местами позеленел от времени, нос былотбит, но в целом фигура сохранилась, хотя стояла здесь уже двести лет.Низенькая чугунная оградка отделяла квадратный участок земли, принадлежащийсемье Майнхофф. Последним в списке похороненных значилось имя Фрица фонМайнхоффа, 1900-1970.

Карл сел на мокрую скамейку, развернул шоколад, откусил,запил приторным клубничным йогуртом из пакета. Съел всю плитку, закурил дешевуюсигарету.

Дедушка Фриц был сумасшедший. Так говорили соседские дети, иКарл колотил их за это. Дедушка Фриц страдал душевной болезнью. Так говорилиродители, и Карл презирал их за это.

Отпрыск разорившегося аристократического семейства, Фриц фонМайнхофф избрал военную карьеру. Во время Второй мировой войны служил в абвере.В сорок четвертом его завербовал русский разведчик, работавший в Берлине. Всорок пятом он оказался в советской зоне оккупации. Был тяжело контужен, чутьне погиб.

Дедушка никогда не рассказывал ни о работе в абвере, ни овербовке и работе на русских. Он избегал разговоров о собственном прошлом,злился, упрямо мотал маленькой лысой головой.

– Моей главной задачей было выжить. Я делал все, чтобыуцелеть в этой пошлой бюргерской бойне. Слишком дорого стоит моя кровь.

И это все. Ни слова больше. Зато об истории баронского родафон Майнхофф он мог рассказывать часами. Кроме маленького Карла, никто его неслушал.

– Ты фон Майнхофф. Ты последний мужчина из великого родабаронов фон Майнхофф. Твои предки были рыцарями, крестоносцами, триумфаторами.Ты – потомок великого Зикфрида.

Глуховатый, монотонный голос дедушки Фрица звучал в ушахволшебной таинственной музыкой. Маленький Карл слушал, листал толстые альбомысо старыми семейными фотографиями, высунув кончик языка, старательно срисовывалцветными карандашами ветвистое родословное древо.

Дедушка Фриц жил в долгом, беспощадном конфликте с единственнымсыном Густафом, отцом Карла. Когда Густаф, закончив среднюю школу, пошелработать в мясную лавку, Фриц стал презирать его, общался с сыном только черезпосредничество жены, тихой улыбчивой Гертруды.

Густаф женился на веснушчатой пухленькой девушке Марте,отрастил раннее брюшко, завел собственную лавку. Бабушка Гертруда умерла, когдаКарлу исполнилось четыре года.

Фриц не разговаривал с сыном, хотя жил с ним под однойкрышей и на его деньги. Густаф и Марта смиренно терпели старика. Он был хоть мрачныйи неблагодарный, но тихий, к тому же почти полностью освобождал их от хлопот смаленьким Карлом, справлялся не хуже заправской няньки. Это было очень кстати.Супруги Майнхофф работали в лавке с утра до ночи, на ребенка не оставалось нисил, ни времени.

Маленький Карл жадно впитывал все, что говорил дедушка.Родителей он видел только вечерами, и они молчали, уставившись в телевизор.Никто, кроме дедушки, не умел рассказывать интересные истории. Карлу былоприятно слушать о том, что он – особенный мальчик, не как все. Чем старше онстановился, тем глубже верил в свою исключительность.