и свалках электронных отходов, таким образом, что это серьезно подрывает нарративы, поддерживающие парадигму развития переработки и повторного использования технологий путем передачи их в дар детям на глобальном Юге. Такие пожертвования, как правило, приводят к тому, что на свалках электронных отходов появляется все больше продуктов, все больше детей страдает от токсичных загрязнителей, содержащихся в этих отходах, а у молодых людей остается все меньше возможностей попасть в прогрессивную фантазию постгуманизма.

Выводы

Говоря преимущественно о белой западной молодежи, Ливингстон (Livingstone, 2008) отметил, что отношение к молодым людям как к субъектам, чье качество было улучшено цифровыми технологиями, должно находиться в равновесии с рассмотрением «рискованных возможностей», предоставляемых новыми медиа. Понятие рискованных возможностей становится еще более очевидным, когда мы представляем себе перспективы постчеловеческой молодежи в рамках глобальной микрополитики интерсекциональных молодежных субъективностей, вовлеченных в процесс киборганического становления. Цифровые технологии разнообразными способами формируют молодые тела посредством привилегий и угнетения, в зависимости от локальных экономических и социальных контекстов. Агентность молодежи в этом расширенном смысле следует пересмотреть с учетом локальных социально-технических ассамбляжей технологий, тел и практик, которые определяют значимость постгуманизма для различных субъективностей.

См. также: Неоколониальное; После интернета; Гиперсоциальное; Носимые технологии (или «Научная мода»); Устаревшие технологии.

Кун Лёрс, Тамара Шеперд и Элисон Харви

(Перевод Глеба Коломийца)

Море головокружения (vertigo sea)

Кадры из трехэкранной киноинсталляции Джона Акомфры «Море головокружения» (2015), исследующей то, что Ральф Уолдо Эмерсон называет «возвышенными морями». Сочетая архивные данные, отрывки из классических источников и заново отснятый материал, произведение Акомфры фокусируется на безалаберности и жестокости китобойного промысла, помещая его в один ряд с эпическими сценами пересечения океана в поисках лучшей жизни многими поколениями мигрантов. Нарративной основой снятого на острове Скай, Фарерских островах и в северных регионах Норвегии «Моря головокружения» выступают две выдающиеся книги: «Моби Дик» Генри Мелвилла (1851) и эпическая поэма Хиткоута Уильямса «Нация китов» (1988), душераздирающее и вдохновляющее произведение, рисующее яркую картину истории, разума и величия самого крупного млекопитающего на Земле.

См. также: Океаническая гуманитаристика (Blue Humanities); Капиталоцен и хтулуцен; Гиперморе; Лампедуза; Номадическая чувственность.

Джон Акомфра

(Перевод Марии Филипповой)

Джон Акофра. Море головокружения (Vertigo Sea). 2015.

Фото: © Smoking Dogs Films. Предоставлено Lisson Gallery`

Мультиверсум

Мультиверсум является ключевым понятием в рамках постгуманизма и нового материализма, представляя, символически и материально, окончательную децентрализацию человека. Его актуальность состоит в том, чтобы деконструировать возможность какого-либо эпистемологического или онтологического центра, не допуская никакого центризма (от антропоцентризма до центризма Вселенной). С одной стороны, это является следующим шагом в пересмотре человеком своего пространственно-временного положения, первоначально в истории западной астрономии поместившего в центр Землю, согласно геоцентрической модели Птолемея. Затем, после перехода к гелиоцентрической модели, основанной на открытиях Николая Коперника (1473–1543), в центре оказалось Солнце. Позже стало понятно, что наша Солнечная система является частью галактики и что эта галактика является одной из многих во Вселенной, которая, согласно текущим научным исследованиям (от квантовой физики до областей космологии и астрофизики), может быть частью мультиверсума[74]. К понятию мультиверсума можно подходить и как к метафоре, и как к реальной конфигурации материи (Kaku, 2005; Каку, 2018; Greene, 2011; Грин, 2013). Как материальная гипотеза, она раскрывает возможный физический состав вселенной, частью которой мы являемся; это предполагает, что материя, составляющая эту вселенную, также будет актуализировать неопределенное число других вселенных в процессе как их взаимосвязи, так и автономии. Как метафора и мысленный эксперимент, понятие мультиверсума значительно расширяет спекулятивное самовосприятие индивида, соотнося его с другими мирами, которые могут выпадать из одномерного анализа. К понятию мультиверсума также можно подойти с точки зрения соотношения размеров тел внутри тел: например, с микроскопического уровня бактерий, живущих в наших внутренних органах, само человеческое тело можно рассматривать как вселенную; это конкретное человеческое тело в контексте человеческого вида можно рассматривать как универсум в мультиверсуме.

Здесь важно отметить, что, несмотря на радикальную деконструкцию понятием мультиверсума любой дуалистической парадигмы, его текущее научное восприятие фактически осуществляется по аналогиям «я/другие», «здесь/там», и такой подход соответствует традиционному гуманизму, основанному на необходимости других как зеркал для «я». С одной стороны, эти другие вселенные изображены настолько далекими, что они никогда не будут достигнуты (Tegmark, 2010); с другой – они исследуются с антропоцентрическим желанием постулировать иные миры, населенные «людьми с той же внешностью, именем и памятью, что и вы» (Ibid.: 559). Двойничество часто рассматривается как возможное в научной литературе о мультиверсумах и лежит в самом сердце предложения Хью Эверетта об интерпретации множества миров (1956), фокусирующейся на человекоцентричной завороженности идеей вселенных, в которых могут быть другие версии «я», на пере-вписывании мультиверсума в границы эгоцентрических ассимиляций вместо ситуативного признания онтических различий.

Если научное восприятие мультиверсума не полностью отражает постчеловеческое его понимание, то исторический взгляд на это понятие в философии может предложить некоторые другие перспективы. Сам этот термин был предложен философом Уильямом Джеймсом (1842–1910) в очерке «Стоит ли жить?», где он заявил: «Видимая природа – это пластичность и безразличие, [моральный] мультиверсум [курсив мой. – Ф. Ф.], как его можно было бы назвать, а не [моральный] универсум» (James, 1895: 10). Как широкая рамка[75], мультиверсум прослеживается в античной философии, например в космологических подходах атомистов и стоиков (Rubenstein, 2014). В контексте философии Нового времени понятие возможных миров восходит к работам Готфрида Вильгельма фон Лейбница (1646–1716), в частности к его «Опытам теодицеи о благости Божией, свободе человека и начале зла» (1710), где он утверждал, что актуально существующий мир является лучшим из всех возможных[76]. Такая точка зрения, которая не обязательно подразумевает фактическое существование других миров, имеет важные предпосылки в размышлениях о возможных мирах, найденных в средневековых[77] теориях модальности[78] (ср. Knuuttila, 1993). В современной философии первым мыслителем, пересмотревшим понятие мультиверсума, был Дэвид Льюис (1941–2001). В работе «О множественности миров» (1986) он выступил за модальный реализм, согласно которому множество миров не имеет никакой связи друг с другом: ни пространственной, ни темпоральной, ни причинной.

Вместо параллельных измерений, онтически отделенных друг от друга, мультиверсум в постчеловеческом понимании (Ferrando, 2013) можно представить как порождающие сети материальных возможностей, одновременно происходящих и сосуществующих, в материальном растворении строгого дуализма одного/многих, в гармонии с реляционной онтологией (Barad,