На нашей лестничной площадке рядом с дверью чей-то ребенок нарисовал карандашом огромного цыпленка с глупыми человеческими глазами, мы закрасили его, но если приглядеться, то все равно увидишь его очертания. В самой квартире все прошпаклевано, залатано и отмыто. Стены покрыты краской, яркой, как внутренности человека. Подходящий к ним по цвету новый линолеум ежедневно моется Мамой или мной.

В каждой квартире, что мы жили, была холодная комната, где в мешках ждала глажки мятая одежда. В этой холодной комнате, куда никто не любил входить, за холодными мешками, вероятно, присматривал призрак. «О, благословенный призрак мятой одежды, оставь меня в покое, к чертям собачьим».

Крысы в стенах пищали словно птицы. Какое-то громыхание и чье-то карабканье с другой стороны. Шум, как от потревоженного гравия, от осыпающихся лепестков. Отшелушившаяся штукатурка. Я не осмеливалась выбираться из кровати по ночам. Даже для того, чтобы пописать. Уж лучше я намочу постель, чем окажусь в темноте.

Рядом храпят братья. Мама и Папа шепчутся в своей комнате. Локти и теплые коленки. Убирайся с моей стороны кровати, а не то я побью тебя. Сон на животе, перевертывание подушки на холодную сторону, отирание пыли с ног. Ко мне приходит сон.

Старый дом, наш дом, уродливый старый ботинок. Мы полируем, и вытираем пыль, и красим, и моем, чиним то, что можно починить, но все без толку. Он выглядит таким же грязным, как и всегда.

Хорошие новости о нашем новом доме на Эльдорадо-стрит хороши не для всех. Папа и Бабуля возвращаются в Чикаго в великолепном настроении, и они слепы и глухи к тому, что многие вокруг них злы. Дядюшка Малыш и Тетушка Нинфа обижены, и я их не виню. Ведь такова, в конце концов, благодарность за то, что они все эти месяцы заботились о Бабуле. Дядюшка Толстоморд и Тетушка Лича обижены еще пуще: «А мы что? Нарисованные? Разве помощь нам нужна меньше, чем Тарзану? Эти деньги получены от продажи дома на улице Судьбы, и их надо бы разделить между всеми членами семьи. Наш отец всегда так говорил». – «Какая чепуха, – возмущается Бабуля. – Иносенсио нуждается больше вас всех, ведь у него «семеро сыновей». А если вам приспичило спорить о наследстве, то подождите хотя бы, пока я помру».

Плохие чувства, они как утечка газа. Слабое шипение кончается чем-то ужасным.

Но Папа и Мама игнорируют семейную распрю. Но ночам они шепчутся о своих планах.

– И там сзади есть маленькая квартирка – для мамы, разумеется.

– Твоей мамы? А я думала, у нее будет собственный дом. Ты не говорил мне, что она будет жить с нами.

– Poco a poco, не все сразу. Ей нужно приглядеть себе дом, а мне придется занять у нее денег на новую мастерскую. Ведь я начинаю с нуля. Мне нужно будет купить швейные машины, компрессор, сделать верстаки. Вряд ли мне удастся получить от моих братьев что-то кроме моих инструментов, учитывая то, как они себя ведут. В конце-то концов, мама дала нам денег на первый взнос за наш дом. Дала их. Это подарок, Зойла, а не заем. Подумай только, когда она съедет, ты станешь домовладелицей. Домовладелицей, Зойла! Разве ты не хотела этого всегда?

– Ну… она не останется с нами навечно, верно?

– Mi vida, когда это я обманывал тебя?

Уходит много времени на то, чтобы избавиться от наших вещей и упаковать только предметы первой необходимости. Кое-что мы отправляем на арендованном грузовике, кое-что остается у мальчиков в Чикаго, а кое-что просто разбивается или теряется, или и то, и другое. Какую-то мебель мы продаем и много что раздаем даром. А остальное помещаем на склад. «Не беспокойся, – обещает Папа Маме. – Когда мы приедем туда, я сделаю тебе новую мебель». Но многие наши вещи достаточно старые, и Мама рада избавиться от них. Единственное, что она хочет сохранить, так это ее розовые кусты, и Тото послушно выкапывает их и помещает в пластиковые ведра.

Когда мы наконец загружаем в прицеп Бабулин ореховый шкаф, завернутый в зеленые чехлы для перевозки, то начинаем выглядеть, как говорит Папа, словно «венгры». Папа подстрекает нас расставаться с вещами. А если мы не желаем этого делать, он сам выбрасывает их, когда мы не видим. «Все хорошо, я куплю тебе новую в Техасе».

Наша немецкая овчарка, Уилсон, чуть не остается в Чикаго с Рафой, Ито и Тикисом. Папа пытается убедить нас, что он купит нам другую собаку, ведь Уилсон уже стар и полупарализован, но во всей Вселенной не сыскать другого Уилсона. Годы тому назад я нашла его на аллее и принесла к нам во двор. Он уже тогда был взрослым, а еще грязным, и его морда была покрыта следами от потушенных об нее сигарет; это была собака с грустными, водянистыми глазами, словно обведенными черной подводкой, как у Элиса Купера. Теперь Уилсон очень стар, но он ковыляет за нами, тащит за собой свое тело и все еще пытается защитить нас. Тото, Мемо, Лоло и я решаем действовать сообща: «Если Уилсон не поедет с нами в Техас, то мы тоже туда не поедем». Но Мама не желает даже слышать об этом, пока я не разражаюсь слезами. «Посмотри на нее, pobrecita, – говорит Папа. – Пусть девочка забирает с собой свою собаку, она не причинит нам беспокойства». Наконец Уилсону позволено ехать с нами, и мы укладываем его в фургон на специальную собачью постель, сооруженную из старых диванных подушек.

Поездка на юг в Сан-Антонио оказывается долгой, непохожей на ту, что мы совершили в Мехико, может, потому что мы тащим за собой свое прошлое. Папа не позволяет нам терять времени даром, и мы не останавливаемся на ночь в мотелях – из-за прицепа и боязни, что все наши вещи украдут. И потому Папа и мальчики ведут машину по очереди, делая перерывы только на еду и кофе, Бабуля громко храпит, просыпается от каждого толчка и вопрошает: ¿Ya llegamos?[455]

Мы добираемся до Сан-Антонио рано днем, усталые и в плохом настроении, и готовы сразу направиться к дому на Эльдорадо-стрит, но Папа настаивает на том, чтобы мы сначала посмотрели на то место, где он будет работать. «Да это недалеко, мы уже едем туда, сами увидите». Папа сворачивает на запад на пересечении улиц Коммерции и Росилло, где жила Кароль Бернетт, когда была маленькой. Мы едем по улицам, носящим названия Пикосо – Пряная улица; Калавера – улица Cкелетов; и по Чупарроса – улице Колибри. Странно читать эти названия по-испански. Это почти как по другую сторону границы, но не совсем.

Папа едет то туда, то сюда и кружит по улицам, словно заблудился, по улицам на задворках домов, где к перилам на крыльцах привязаны козы и петухи, а во дворах полно собак, спящих в тени деревьев, или чешущихся, или семенящих куда-то. Черныш, Снежок, Дымок, Лулу, Мизинчик. Собак, что, завидев нас, сходят с ума и бегут за нашим фургоном, словно никогда прежде не видели колес.

Наконец Папа подъезжает к ряду белесых магазинчиков, которые, похоже, были покрашены бесцветным кремом для обуви, утлым домишкам, кажущимся на солнце еще белее. К пыльной мастерской на пыльной дороге на Ногалитос-стрит, Старом шоссе № 90, по которому некогда ездили на юг в Лоредо, пока не была построена новая автострада. Мы припарковываемся, как и все, елочкой, на обочине с обломками бетона и несокрушимыми подсолнухами, словно оживающими, когда мы переезжаем их. ЮВЕЛИРНЫЕ ИЗДЕЛИЯ, ОТКЛАДЫВАЕМ ТОВАРЫ. СВАДЕБНЫЕ ПИРОГИ ФИНЫ НА ВСЕ СЛУЧАИ ЖИЗНИ. АЦТЕКСКИЙ ДВОРЕЦ КРАСОТЫ – РОСКОШНЫЕ СТРИЖКИ ВСЕГО ЗА ОДИН ДОЛЛАР СОРОК ДЕВЯТЬ ЦЕНТОВ. ТОНИРОВКА ЗАЧЕМ ЩУРИТЬСЯ РЕМОНТ АВТОСТЕКОЛ. Общедоступная нотариальная контора рекламирует НАЛОГИ НА ПРИБЫЛЬ, УСЛУГИ БУХГАЛТЕРА, ГРЕЙПФРУТЫ ПО ДОЛЛАРУ ЗА ДЮЖИНУ и SE DAN LIMPIAS/CASA/NEGOCIO[456]. И здесь же на углу, на самом видном месте, ТАКОС ОТ МАРСА С ВАМИ.