В тот же день высокий, с проседью мужчина подошел к окошечкужелезнодорожной кассы и спросил, как быстрее добраться до Нью-Йорка. КассиршаБонита Альварес показала ему, где сделать пересадки. Он внимательно изучилсхему, водя по ней пальцем, и аккуратно все записал. Затем спросил БонниАльварес, можно ли купить билет на третье января. Бонни пробежалась по клавишамкомпьютера и ответила утвердительно.

– Тогда, пожалуйста… – начал было высокий мужчина, ноосекся, и поднес руку к голове.

– Что с вами, сэр?

– Фейерверк, – сказал мужчина. Она уверяла впоследствииполицию, что слышала именно это слово. Фейерверк.

– Сэр? Вам плохо?

– Голова, – сказал он. – Извините. – Он попыталсяулыбнуться, но это почти не изменило его осунувшееся, раньше времени постаревшеелицо.

– Дать вам аспирин? У меня есть.

– Спасибо, не надо. Пройдет.

Она выписала билет и сказала, что поезд прибудет в Нью-Йоркна Центральный вокзал шестого января в полдень.

– Сколько с меня?

Она назвала сумму и спросила:

– У вас наличные, мистер Смит?

– Наличные, – сказал он и вытащил из бумажника целую пачкудвадцати– и десятидолларовых купюр.

Она пересчитала деньги, дала ему сдачу, квитанцию и билет.

– Ваш поезд отходит в десять тридцать, мистер Смит, –сказала она. – Придите минут за двадцать.

– Хорошо, – сказал он. – Спасибо.

Бонни одарила его ослепительной профессиональной улыбкой, ноСмит уже отвернулся. Он был очень бледен и, как видно, с трудом превозмогалболь.

Бонни утверждала, что он именно так и сказал: фейерверк.

Элтон Карри работал проводником на перегоне Финикc –Солт-Лейк. 3 января ровно в 10 часов на платформе появился высокий мужчина; онсильно хромал, и Элтон помог ему подняться в вагон. В одной руке у пассажирабыл потертый клетчатый саквояж. В другой – новехонький кожаный «дипломат».Чувствовалось, что «дипломат» изрядно тяжелый.

– Вам помочь, сэр? – спросил Элтон, имея в виду «дипломат»,но пассажир передал ему саквояж и билет.

– Нет-нет, благодарю. А это я заберу, когда поедем.

– Как вам угодно. Спасибо.

Очень вежливый пассажир, скажет Элтон Карри, когда его будутдопрашивать агенты ФБР. И на чаевые не поскупился.

6 января 1979 года выдалось в Нью-Йорке серое, пасмурное –снегопада можно было ждать в любую минуту. Такси Джорджа Клементса стояло увхода в отель «Билтмор», против Центрального вокзала.

Дверца открылась, и в машину осторожно, словно каждоедвижение причиняло ему боль, сел молодой человек с уже заметной сединой. Онпоставил на сиденье дорожный саквояж и «дипломат», захлопнул дверцу, откинулголову на спинку и устало прикрыл глаза.

– Куда едем, дружище? – спросил Джордж.

Пассажир заглянул в листок бумаги.

– Вокзал Порт Осорити, – сказал он.

Машина тронулась.

– Что-то у вас, дружище, вид неважнецкий. У меня свояк такойже становится во время приступа желчного пузыря. У вас тоже камни?

– Нет.

– Свояк говорит, что камни в желчном – это хуже некуда. Нуразве что камни в почках. А я ему знаете что на это? Ты чудила, говорю, Энди,говорю, ты отличный парень, и я тебя уважаю, но ты чудила. У тебя был,спрашиваю, рак, Энди? Рак, говорю, был? Всем известно, хуже рака ничего нет,верно? – Джордж пристально посмотрел в зеркало заднего обзора. – Послушайте,дружище, я вас без дураков спрашиваю… вы как, ничего? А то малость на покойникасмахиваете.

– Все в порядке, – ответил пассажир. – Просто вспомнил… какехал однажды на такси. Несколько лет назад.

– Ясно, – глубокомысленно сказал Джордж, будто и впрямьзнал, о чем речь. Да, шизов в Нью-Йорке хоть отбавляй. После короткой паузы,вызванной раздумьями на эту тему, он продолжил рассказ о свояке.

– Мама, дядя больной?

– Ш-ш-ш.

– Ну скажи!

– Денни, угомонись.

Она виновато улыбнулась пассажиру, сидевшему справа черезпроход, словно желая сказать: ну что с ним поделаешь? Похоже, однако, чтопассажир ничего не заметил. Бедняга и вправду выглядел больным – в данномслучае четырехлетний Денни не ошибся. Мужчина безучастно смотрел в окно; снег,который пошел вскоре после того, как они пересекли границу штата Коннектикут,все падал и падал. Мужчина был ужасно бледный, ужасно худой, и сбоку его шеюнаискось прорезал жутковатый, как у Франкенштейна, шрам. Словно в недалекомпрошлом кто-то пытался открыть ему голову, и эта попытка едва не увенчаласьуспехом.

Автобус направлялся в Портсмут, штат Нью-Гэмпшир, куда онприбудет по расписанию в полдесятого вечера, если нигде не застрянет из-заснегопада. Джулия Браун с сыном ехала в гости к свекрови, этой старой курице,которая опять станет баловать Денни, а он уж и так испорчен дальше некуда.

– Я хочу подойти к нему.

– Нельзя, Денни.

– Я хочу посмотреть, какой он больной.

– Нельзя!

– Мама, а вдруг он вымирает? – Глаза у Денни возбужденнозаблестели. – Он, наверно, вымирает сейчас?

– Денни, молчи.

– Мистер, мистер! – позвал Денни. – Вы вымираете, да?

– Денни! Ты замолчишь, наконец! – прошипела Джулия, пунцоваяот смущения.

Денни заплакал, точнее, стал хныкать с подвыванием, как онэто умел, когда ему что-то не разрешали, и у нее всякий раз было одно желание –сграбастать Денни и сделать ему больно, чтобы он заревел по-настоящему. В такиеминуты, когда трясешься в автобусе, а за окнами темень и грязное снежное месивои рядом завывает ребенок, начинаешь думать: господи, лучше бы матьстерилизовала меня еще девочкой.

Тут пассажир, сидевший через проход, повернулся к ней, и налице его появилась усталая, болезненная и в то же время довольно приятнаяулыбка. Глаза у него были воспаленные, словно заплаканные. Она попробовалаулыбнуться в ответ, но улыбка получилась вымученная. Этот красный левый глаз ишрам на шее – из-за них в его профиле было что-то зловещее и отталкивающее.

Джулия надеялась, что он едет не до самого Портсмута, но,как потом выяснилось, он ехал именно туда. Она увидела его в зданииавтовокзала, когда бабушка Денни, заливаясь счастливым смехом, тискала внука вобъятиях. Человек, прихрамывая, шел к выходу, с потертым саквояжем в одной рукеи новеньким «дипломатом» в другой. Внезапно холодная дрожь пробежала у нее поспине. Дело не в том, что он шел прихрамывая – его буквально несло вперед. Онбыл какой-то неудержимый, скажет она позднее представителям нью-гэмпширскойполиции. Казалось, он точно знал, куда ему надо, и ничто не могло егоостановить.