Уолли больше не мог молчать:

– Том, это Уолли. Что, ты думаешь, произойдетза выходные?

– Кто знает? Я уже говорил: не уверен, чтомальчишка за ночь передумает. И судья его не выпустит. Он знает про Гронка идругих парней Мальданно и, как мне кажется, предпочитает запереть мальчишкуради его же собственной безопасности. Завтра уже пятница, так что, судя повсему, мальчик просидит там до понедельника. А в понедельник, могу поспорить,судья снова соберет нас всех для разговора.

– Ты сюда возвращаешься, Том?

– Да, я сяду на рейс, отправляющийся часачерез два, а утром вернусь в Мемфис. – Голос Финка казался уставшим.

– Я тут тебя подожду вечером, Том. Ты хорошопоработал.

– Ага.

Финк замолчал, и Рой щелкнул выключателем.

– Подготовь Большое жюри, – бросил он Уолли,который соскочил со стола и направился к двери. – Пусть Гувер устроит перерыв.Нам больше минуты не понадобится. Достань мне дело Марка Свея. Скажи клерку,что повестки должны быть вручены завтра во второй половине дня.

Уолли открыл дверь и исчез. Фолтригг вернулсяк окну, бормоча про себя:

– Я знал. Я знал, и все тут.

* * *

Полицейский в штатском расписался в журнале уДорин и ушел вместе со своим напарником.

– Следуй за мной, – сказала она Марку с такимвидом, как будто он снова согрешил и терпению ее приходит конец. Он последовалза ней, наблюдая, как раскачивается ее широкий зад в черных эластичных брюках.Довольно тонкая талия была перехвачена широким блестящим ремнем, на которомвисели связка ключей, две черные коробочки непонятного назначения и наручники.Пистолета у нее не было. Блузка форменная, белая, с различными нашивками нарукаве и золотой тесьмой по воротнику.

Когда Дорин открыла дверь в его маленькуюкамеру, она вошла вслед за ним и прошлась вокруг комнаты, как собака,вынюхивающая наркотики в аэропорту.

– Удивительно, что ты сюда вернулся, –заметила она, проверяя туалет.

Марк не нашелся, что ответить, да и нехотелось ему разговаривать. Он смотрел, как она наклоняется и приседает, идумал о ее муже, мотающем тридцатилетний срок за ограбление банка, и решил,что, если она станет настаивать на разговоре, он про него спросит. Это охладитее пыл, и она поскорее уберется.

– Должно быть, огорчил судью Рузвельта, –произнесла она, выглядывая в окно.

– Наверное.

– Надолго ты сюда?

– Он не сказал. Меня завтра снова вызывают.

Она подошла к койкам и принялась поправлятьодеяла.

– Мы тут читали про тебя и твоего братишку.Странное дело. Как у него дела?

Марк стоял у дверей и очень хотел, чтобы онапоскорее ушла.

– Может, он умрет, – заявил он печально.

– Да что ты!

– Ага, это ужасно. Он в коме, ну, знаете,сосет большой палец, что-то бормочет и все. Глаза совершенно закатились. Иничего не ест.

– Ты прости, что я спросила. – Ее сильноподкрашенные глаза широко раскрылись, и она перестала оглядывать комнату.

“Ага, готов поспорить, ты еще пожалеешь, чтоспросила”, – подумал Марк.

– Мне бы надо быть там, с ним, – вздохнул он.– Там моя мама, но у нее нервный стресс. Она пьет много таблеток, самипонимаете.

– Мне очень жаль.

– Просто жуть. У меня самого все время головакружится. Может, со мной случится то же, что в с братом, кто знает.

– Тебе что-нибудь принести?

– Нет, мне просто надо полежать. – Он подошелк нижней койке и упал на нее. По-настоящему обеспокоенная Дорин присела околонего.

– Если что нужно, милый, ты мне скажи. Хорошо?

– Ладно. Вот если бы пиццы.

Она встала и немного подумала. Он закрылглаза, как будто ему было очень больно.

– Посмотрим, может, что и придумаем.

– Я не обедал, понимаете.

– Я скоро вернусь, – пообещала она, уходя.Дверь громко щелкнула, закрываясь. Марк вскочил на ноги и прислушался.

В палате было темно. Свет выключен, дверьзакрыта, шторы задернуты, единственное освещение – немой телевизор высоко устены. Дайанна чувствовала себя полностью опустошенной морально и разбитойфизически после восьми часов лежания с Рикки на кровати. Она гладила его,обнимала, утешала и вообще старалась быть сильной в этой темной маленькойпалате.

Два часа назад приходила Реджи, и онипроговорили полчаса, сидя на раскладушке. Реджи сообщила про слушание, уверилаее, что Марк накормлен и ему не грозит никакая опасность, описала его комнату вцентре для несовершеннолетних (ей приходилось бывать там раньше), сказала, чтотам он в большей безопасности, чем здесь, и рассказала о судье Рузвельте и ФБРс их программой защиты свидетелей. Поначалу идея показалась Дайаннепривлекательной. Они просто переедут в другой город, у них будут новые имена,новая работа и приличный дом. Всей этой чехарде придет конец, и они начнутновую жизнь. Можно выбрать большой город с хорошими школами, где ее мальчикизатеряются в толпе. Но чем дольше она лежала, свернувшись рядом с Рикки, исмотрела поверх головы сына в стену, тем меньше ей эта идея нравилась. По сути,она была ужасна – все время убегать, бояться любого стука в дверь, паниковатькаждый раз, когда мальчики задержатся в школе, всегда врать насчет своегопрошлого.

Самое страшное здесь то, что это навсегда.Что, если, спрашивала она себя, когда-нибудь, через пять или десять лет, когдасуд в Новом Орлеане уже будет давным-давно позади, кто-нибудь, кого она даженикогда не видела, сболтнет что-нибудь, это услышат те, кому не следовало бы, иих след мгновенно отыщется? И, когда Марк будет, скажем, уже в старшем классе,этот кто-то подойдет к нему после игры в футбол и приставит к виску пистолет?Хоть его имя будет тогда не Марк, он все равно умрет.