– Вы оба его знаете, – сказал Дойл скорееутвердительно, чем с вопросом.

Никка кивнул, с мучительной нежностью поглаживая крошечнуюладонь. Он горячо и быстро заговорил со странными певучими интонациями одногоиз старых кельтских языков. Речь была слишком быстрой, чтобы я различила слова,но это не был ни валлийский, ни гэльский – шотландский или ирландский, –что, впрочем, оставляло достаточно большой выбор диалектов, да и настоящихязыков.

Китто присоединился к беседе, и речь его похожа была на речьНикки, но не совсем – другой диалект, а может, другая эпоха, – различиякак между средневековым английским и современным.

Я видела непонимание и горе на лице Китто. Было ясно, что онкрайне опечален, найдя этого мужчину в его нынешнем состоянии, но это и все,что я сумела понять.

Наконец Дойл заговорил на современном английском. Может, моисопровождающие все поняли, но я – нет.

– Никка знал его, когда его вид не слишком отличался отнынешнего, но Китто помнит его таким же, как мы. Он – сидхе. Когда-то Буккепоклонялись как богу.

Я вгляделась снова в исковерканную фигуру и поняла, отчего уменя мурашки бежали при одном взгляде на него. Эти огромные карие глаза, этотсильный прямой нос – они были такими же, как у Никки. Я всегда считала, чтокоричневую кожу и темные глаза Никка унаследовал от фей-крошек, которые числилисьв его родословной, но теперь, глядя на карлика в постели, я поняла, чтоошибалась.

Я смотрела на мужчину с ожившим страхом, потому что вдруг увидела.Как будто кто-то взял сидхе и ужал его до размера крупного кролика. Я ненаходила слов для того ужасного, что лежало в больничной постели, почти теряясьв ней. И не могла вообразить, как он мог до такого дойти.

– Как? – тихо спросила я и тут же пожалела, чтоспросила, потому что карлик на постели взглянул на меня огромными глазами наусохшем личике.

Он заговорил на хорошем английском, хоть и с акцентом:

– Я сам довел себя до такого, девочка. Я и только я.

– Нет, – возразил Никка. – Это неправда,Букка.

Карлик покачал головой. Его волосы, коротко стриженные, ногустые, сбились от его движения.

– Здесь есть знакомые мне лица, Никка, помимо тебя игоблина. Есть и другие, кого обожествляли когда-то и кто потерял своихпочитателей. Они не иссохли, как я. А я-то отказался отдать свою силу, думая,что это умалит меня! – Он рассмеялся, и от горечи в этом смехе можно былозадохнуться. – Посмотри, Никка, посмотри, до чего довели меня гордость истрах.

Я была растеряна, если не сказать больше, но – как это частобывает в обществе фейри – сами вопросы, которые я хотела бы задать, оказалисьбы невежливыми.

Карлик повернул свою слишком тяжелую голову, чтобы взглянутьна Китто.

– В последнюю нашу встречу ты казался мнемаленьким. – Странно притягательные глаза пристально смотрели нагоблина. – Ты изменился, гоблин.

– Он – сидхе, – сказал Никка.

Букка вроде бы удивился, а потом рассмеялся.

– Подумать только, я столько веков боролся за чистотунашей крови, препятствовал ее смешиванию с любой другой. Я когда-то считал тебянечистым созданием, Никка.

Никка продолжал гладить его по руке.

– Это было очень давно, Букка.

– Я не позволил бы никому из чистокровных Букка-Дусмешаться с другими сидхе. А теперь все, что осталось от моей крови, – этотакие, как ты, полукровки. – Он с видимым усилием повернул голову. –А все, что осталось от Букка-Гвизенов[19], – это ты,гоблин.

– Среди гоблинов есть и другие моей крови, Букка-Ду. И– видишь лунную кожу этих сидхе? Букка-Гвизены не забыты.

– Может, кожа и осталась, но не волосы и не глаза. Нет,гоблин, они ушли навсегда, и это моя вина. Я не позволял нашему народусоединиться с другими. Мы должны были оставаться скрытым народом и блюстистарый обычай. Сейчас старых обычаев не осталось, гоблин.

– Он – сидхе, – напомнил Дойл. – И признантаковым при Неблагом Дворе.

Букка невесело улыбнулся.

– Даже сейчас я думаю только о том, как низко палНеблагой Двор, что принимает гоблинов в свои ряды. Даже умирая, даже увидевсмерть последних из моего рода – я не могу счесть его сидхе. Не могу.

Он отнял свою руку у Никки и закрыл глаза, но было непохоже, что его клонило в сон, скорее, он просто не хотел нас видеть.

Детектив Люси все это время ждала с удивительным терпением.

– Может, кто-то объяснит мне, что происходит?

Дойл обменялся взглядами с Холодом и Рисом, но никто из нихне произнес ни слова. Я пожала плечами:

– На меня смотреть нечего. Я почти в такой жерастерянности, как и ты.

– И я тоже, – присоединился Гален. – Яопознал то ли корнский, то ли бретонский, но произношение для меня слишкомархаическое.

– Корнский, – сказал Дойл. – Они говорили накорнском.

– Я считал, что в Корнуолле не было гоблинов, –удивился Гален. Китто отвернулся от постели и посмотрел на высокого рыцаря.

– Гоблины – не единый народ, не более, чем сидхе,которые только внешне разделены всего на два двора. Все мы когда-то были чем-тобольшим. Я – корнуэльский гоблин, потому что моя мать-сидхе была изБукка-Гвизенов, корнуэльских сидхе, до того, как была принята к Благому Двору.Когда она увидела, какой ребенок у нее родился, она знала, куда сложить своебремя. Она оставила меня среди змей Корнуолла.

– Гнезда змей есть повсюду на Островах, – хриплопроизнес Букка. – Даже в Ирландии, как бы ни хотелось последователямПатрика верить в обратное.

– Почти все гоблины теперь в Америке, – сказалКитто.

– Йе, – согласился Букка, – потому что ниодна другая страна их не потерпит.

– Йе, – кивнул Китто.

– О'кей, – сказала Люси. – Что бы у вас тутни было – неделя воспоминаний, семейное собрание, – мне без разницы. Я хочузнать, как из этого Букки, который заявил, что его зовут Ник Основа – япроверила, между прочим, это персонаж из "Сна в летнюю ночь", оченьмило, – так вот как из него едва не высосали досуха всю его жизнь?

– Букка! – тихо позвал Никка.

Карлик открыл глаза. Их переполняли такая усталость и боль,что я отвернулась. Словно заглянула в бездну, ведущую куда дальше, чем просто взабвение, куда хуже, чем просто в смерть.