— чтобы прокормить себя.

— Мы с твоим отцом хотим, чтобы она вышла замуж.

Неуверенно он посмотрел на Альбрехта — тот был неприятно поражен этой новостью и не сумел скрыть дрожь в руках.

— Как — замуж? — спросил Альберт. — Сейчас? Она только гимназию закончила — и уже замуж?

— Нет, не сейчас… конечно. Но в ближайшее время. Человек уже есть, милый, честный, из хорошей семьи. Немного тебя младше. У них хорошие отношения, и я уверена, что он любит ее. И она его тоже. Мы вас познакомим. Человек прекрасный. Сейчас она не готова, мы ее не торопим, это ей кажется, что мы ее заставляем… Разве заставляем? Но нельзя по глупости отказываться… Я только не хочу, чтобы она спешила, чтобы она все по глупости своей натворила, а потом жалела… Ей нужно время.

Говоря так, она внимательно смотрела на Альбрехта. Он как-то съежился, а затем, чтобы избежать этого, встал и извинился. Как только он вышел (конечно, потому что заболела голова), Лина сказала:

— Я просила тебя не привозить его к нам.

— Я не мог его не взять, — ответил Альберт, — он несовершеннолетний, я за него отвечаю.

— Не стоит оставлять их вместе. Не притворяйся, что ничего не замечаешь. Мисмис… плакала без него. Я слышала ночами, как она зовет его по имени во сне. Я вставала и шла к ней, чтобы проверить, ей было плохо, она так тяжело засыпала… и она звала его.

В горле у него пересохло; он чуть слышно спросил:

— А если это любовь?

— Нет! Это проклятие моей семьи. Ни за что! Берти, в моей семье были браки с кузенами. Но потом возникла эта… эта странность. Ты сам знаешь: то, что у тебя часто кровоточат глаза, — следствие этих связей. У вас с Мисмис это чаще, чем у меня и моей матери. И если будет новая такая связь… Я не хочу. Я боюсь. А если новая болезнь? У моих внуков. От… него.

— Разве можно разорвать это?

— Я попрошу Кришана занять Альбрехта, чтобы он не бывал дома, не встречался с Мисмис… У Мисмис есть хороший юноша. Не за чем.

Взявшись за привезенную сыном книгу, она немного успокоилась. То были «Страдания юного Вертера»; их она перечитывала раз, должно быть, сто, и имевшийся в семье экземпляр успел поистрепаться и в некоторых местах замусолиться. Вспомнив о жутком состоянии книги, Альберт купил новейшее издание — с блестящими страницами и яркими иллюстрациями модернистов. Лина с удовольствием пролистала книгу, но сказала, что эта красота должна стоять за стеклом.

— Тебе не нравится?

— Что ты, нет… Она замечательная, Берти. Но очень тяжелая. Руки у меня устают… — Она помолчала, отчего-то краснея; сказала затем: — И я неаккуратная. Она красивая очень. Я ее испачкать боюсь. Жалко ее, это все-таки твой подарок…

— Ну что ты? Я тебе еще десять таких привезу, мне не жалко.

Мать слабо улыбнулась.

— Я перечитываю старое, — сказала она, — не могу новое читать, не получается… Твой отец говорит, что я скучаю по Минге, вот меня и тянет на старое.

— А ты скучаешь?

— Да… очень скучаю.

— Так поезжай со мной в Мингу.

Она сняла очки и начала протирать их рукавом платья.

— Берти, мы говорили об этом с тобой: я не могу оставить твоего отца. Он снова пишет — в партийную газету. То была его мечта — писать в эту газету. Он привязан к столице.

— И этого ты хочешь Мисмис?

С непониманием мать замигала на него полуслепыми глазами.

— Ты всю жизнь жертвовала собой во имя его мечтаний! Ты принимала его постоянно, что бы он ни творил! Он… сломил твою волю. Ты рожала от него, прощала все, но спрашивал ли он, чего хочешь ты?

— Я решительно тебя не понимаю, — воскликнула Лина. — Твой отец обеспечивал нашу семью, как умел, его стараниями вы получали питание, одежду и образование. И теперь он обеспечивает меня. У нас были политические разногласия, но упрекать его… И сейчас он старается во имя вашего будущего!

— Но зачем, зачем он старается? Во имя какого будущего? Кого это сделало счастливым — тебя, Мисмис или его?

— Я не понимаю твоей… ненависти к отцу, — не сумев скрыть растерянность, ответила она. — Право, ты можешь не любить меня — я не дала тебе любви, которой ты хотел. Признаю, мне не хватило ее — на тебя. Но он?..

Он попытался понять, из чего проистекает его нынешнее отношение к отцу, но размышления вызвали новый прилив неприязни. К матери, впрочем, так же не было сильного чувства, на окраине сознания жило желание — заслужить ее признание, но оно было слабее прежнего желания ее любви. Он вспомнил мучительное влечение, что таилось в глубине глаз Альбрехта и Мисмис, — и снова в горле пересохло от смутной тяги к схожим ощущениям. Но, в отличие от этих двоих, от матери с ее жертвенный любовью, от отца — с любовью к партии, — в отличие от них он не любил и не желал никого конкретного. Чужая же любовь — или ее имитация — служила раздражителем, напоминала о жажде и невозможности ее утолить.

— Он выбирает партию, а не тебя, — сказал он, чтобы что-то сказать. — Я считаю это странным. Тем более, что ты иных политических…

— Теперь это не имеет значения, — поспешно ответила Лина, — я устала доказывать, что Минге лучше быть независимой, я смирилась… Минга потеряла шанс на независимость. Я умею признавать поражения.

— Ты тоже веришь этой партии? — пораженно спросил Альберт.

— Нет… Но я признаю их силу. Я чувствую, Берти: они сильнее, чем я. Кришан был прав, выбрав их, а я — я ошибалась. Скоро мы будем принадлежать им полностью.

— Если ты это говоришь… сильно они тебя потрепали!

— С чего бы тебя это волновало? — Она пожала плечами. — Ты аполитичен, ты — не патриот Минги и республики, не все ли равно, голосую я за свободу Минги или за ее зависимость от Севера? Зачем тебе волноваться о программе партии?

— Зачем?..

Не желая спорить, Лина перебила его: заявила, что Мисмис нельзя оставлять с Альбрехтом во избежание романтического объяснения.

Мисмис читала в комнате мальчиков, Альбрехт при ней доставал одежду из саквояжа. Она закусывала губы и качала левой ногой. Он осматривал бежевый костюм и насвистывал столичную песенку. Лина не стала им мешать.

«…Достаточно учитывать несколько правил, они простые.

Во-первых, пропаганда не может быть целью, а только средством.

Во-вторых, занимаясь ею, допустимо отказаться от гуманизма и эстетизма. Оставьте это литературе.

В-третьих, помните, что это —