«частных» времён каждой (версифицируемой до бесконечности) личности – настало «всегда»; но – где именно? А «всюду»: наступил День Восьмой, ибо – все мы дети его! Так возлюбим врага своего, ибо наше с ним время – пришло.

Усмехнулся ещё раз Орфей (и в Гильгамеше, и наоборот), и вспорхнула тростинка секиры; но – чтобы тотчас упасть: её ласточка-лезвие мелькнуло и кануло в пыль площади; а так же – кануло в на всех площадях (всех фигур мироздания), а так же – в каждую персонификацию каждого атома.

Так (всего лишь) лезвием Гильгамеш очертил круг в пыли; но – и в толпе очертил, и в звучании всех толп – состоящих из точек опоры для Архимеда): так альфа и омега человеческой гаммы очертили начало отсчёта человеческой меры вещей, и была эта мера – мерой жизни: казалось (бы), смерть в себя не включала.

Тогда Энкиду (или – таившийся в нём прокажённый) ответил: его секира, не промедлив ни мига (и даже будто бы другую секиру предвидя), прочертила свой круг: персонификаций – от атома и до бога; потом – размаха ничуть не уменьшив, секира (сама по себе) словно бы очертила ещё «мироздание».

Давая понять (получился круг в круге): дескать, этот внутренний круг – мы с тобой, ученик музыканта! Мироздание с миротворением пусть побудут вокруг нас (и нас подождут); но – народ, что на площади пыльно и шумно сбежался, восхитился особой сноровкой великих бойцов!

Причём – особо смышленые (вымолившие у Иштар и Ариру – сотворить царю под стать супротивника) восхитились особо; но – царь был зорок по царски и многое ведал: не раз и не два доносили ему о мольбе доброхотов! Разве что – прежде было ему вполне безразлично.

Теперь – стало смешно и радостно: так дал волю себе Гильгамеш! Что есть царская воля? Она (не только) в том, чтобы быть – с собой (и себе) наравне; но – на этот вопрос не стал отвечать (полностью – и сам не знал) прокаженный ученику музыканта: сейчас он (против воли Хаоса с Космосом) становился ему учителем.

А учителю – должно молчать о вершинах! Молчать и молча (самому) их показывать. Ведь они – не во вне, а внутри Первородства; но – Первородные – кто они? (а они – и все, и вся, и никто).

Так стояли они (эти «все») о два берега (маленькой Леты); ибо – стали опять не в Элладе.

Гильгамеш был спокоен. Энкиду был до последней прожилки понятен царю. Царь не стал снисходить и заставил себя объяснить о себе:

– Гость незваный! Ты в чём-то подобен царю, ибо – и ты результат мелкой зависти черни и коварная интрига богини: обе они (и толпа – составленная из низин, и богиня – составленная из вершин) жаждут себя сохранить – ты пришел утолить эту жажду. Гость незваный! Ты, конечно же, к словам моим окажешься глух; но – меня как царя ты услышишь. Слово царское сразу становится делом.

Ничего (ибо – слово становится делом) Энкиду не ответил царю.

– Аз есмь царь, – продолжал Гильгамеш. – Я по царски решаю и по царски живу: аз есмь царь и по царски послал тебе блудню – чтобы в блуде, крови и последе родила из тебя человека и забрала у тебя звериное естество!

И опять ничего (ибо – слово становится делом) Энкиду не ответил.

– Теперь же – нет зверства в тебе. Теперь – только сам, – сказал ему царь. – Теперь – лишь разрушая себя, ты будешь (из преисподней людей – из предбанника Хаоса) бесконечно себя поднимать, причём – бесконечно желая блудницы; мало кто из богов и людей возможет похвастаться столь наполненным бытием.

И вновь слово не сделалось делом! Тогда царь воскликнул:

– Так чего же тебе не достало?

Зверь (меж тем) – собирался сокрушить его мир; царь (меж тем) – был уверен, что ответил (здесь пахнуло грядущим эллинским «дике») вполне достойно; но – народ (и особо из народа смышленые) заворочался было – даже бунтом пахнуло!

Но привычно взглянул Гильгамеш и лишь бровью повел. Ожидавшие знака жрецы шевельнулись и затянули камлание; следом тотчас шагнули воины, привычно смыкая щиты! И умолкла толпа. Так молчание царя было услышано.

– Я хочу тишины, – это мог бы сказать ученик музыканта; но – царь, обращаясь к богам и народу, иное сказал:

– Не посмейте мешать нам. Бой продлится до смерти.

Не по царски – впустую сие царем было сказано; но – тишина не уступила ни шага (своей тишины); тогда Зверь (что от века бессмертен и согласен с царем – бой пусть будет до смерти!) переступил тишину:

– Говоришь ты и лжешь ты – по царски, согласен! Но не царь ты отныне, а сводня, поскольку отдал мне блудницу (и отныне – будешь всегда отдавать)! Сам же я (разрушая себя) – обретаю музыку; музыка – владеет блудницей; и отныне – по иному не быть.

Прокаженный – улыбнулся ученику музыканта; царь – продолжил свое ученичество (для толпы: бой до смерти царь не мог проиграть – проиграет, сам будет составлен из толп, станет маленьким богом); а в Уруке, меж тем, бой продолжал разгораться, ибо – царь обратился к толпе:

– Народ мой! Вы видите (если умеете видеть): гость незваный глух к моим увещеваниям; но – не мне чистить уши ему, потому – повторяю для вас! Царь по царски живёт и по царски решает ответить за царство. Царю – не дано (не всё в его воле) дотворить человека из Зверя; теперь царь исправляет ошибку: блудницу у него забирает.

И взглянул Гильгамеш (а в Элладе ученик музыканта тронул струну) – тотчас жрецы возвели очи к небу; и воины шагом ступили и замерли, стеной от толпы отделив поединщиков – недвижные, они издали ликующий вопль: полагая – не эту, так другую блудницу уже им отдадут; но – этот бой и без них продолжал разгораться.

– Бой – не только до смерти, а и после нее, – молвил царь, пресекая бессмертие Зверя; царь – промолвил, хорошо понимая: насколько (бездонно) продлевается бой!

Бой – который уже не назвать поединком; бой – который сначала порассыпался на частицы толпы, а после –