до нужной кондиции. Людвиг снова, отчаяннее, рычит или стонет, и на этот раз его слышат: двое вздрагивают, смолкает мышиный писк. Под двумя испуганными взглядами – прозрачным, как дунайская вода, и сладким, как патока, – он разворачивается и кидается в коридор.

– Людвиг! – кричит Джульетта.

Плевать.

Его выдержки хватает на одно – не обрушивать на зеркала удары кулаков, не сшибать вазы. Он понимает: время такого гнева еще придет, обязательно, но не здесь, не здесь. Это мирный дом; его обитатели почти два года делились счастьем с выскочкой со свекольной грядки. Как можно обидеть их и разрушить то, во что Людвиг не вложил ни дуката?.. В окнах мелькает Именная роща; с каждым случайным взглядом на нее все больнее; в какой-то момент желание – в одно из окон выброситься – почти пересиливает, но Людвиг сдерживает его. Нет, конечно нет. Просто тот третий внутренний голосок был прав.

«На что ты рассчитывал? Беги, пока не поздно!»

Все эти поездки, «наша роща», прогулки за руку, уроки и рубашки… как, как он мог так поддаться иллюзии, как мог принять это за свою новую, заслуженную жизнь? Раз за разом реальность легонько била его по щекам, раз за разом он не замечал – и вот теперь не устоял на ногах, получив наконец настоящую затрещину. И ладно, ладно, лучше поздно, чем совсем поздно! Ладно… Но какой же он идиот. Как он был наивен, как…

– Людвиг!!!

Она ловит его на лестнице, в тот момент, когда он все же путается в проклятом ковре и чуть не падает. Это добавляет унижения; ладонь хочется вырвать, но он не вырывает – боится случайно или, хуже, намеренно сделать карамельной принцессе больно, вывихнуть ее хрупкую кисть. Они так и замирают, цепляясь друг за друга. Джульетта, красная и растрепанная, тяжело дышит, второй рукой придерживает подол платья. Каково ей было преследовать такого быстрого учителя… друга… ухажера… кого? Перебирая в уме роли, Людвиг желчно усмехается. На глазах Джульетты вмиг выступают слезы, точно она порезалась об эту усмешку.

– Ну… что? – тихо спрашивает наконец Людвиг, не выдержав молчания. – Что ты хочешь сказать мне? Я-то всего лишь зашел сообщить, что приехал, поздороваться…

– Здравствуй, – глупо отвечает она, и он кусает губы, чтобы удержать грубый смех.

– Здравствуй, – повторяет мирно и, поколебавшись, добавляет: – И прощай. Думаю, мне пора домой, я… устал от природы.

Пальцы Джульетты на секунду сжимаются крепче, но в следующую – выскальзывают у Людвига из руки. Она странно смотрит на них, будто видя впервые, затем прикрывает лицо ладонями – и жалобно всхлипывает. О небо… этого не хватало! Людвиг озирается: как бы их не застали слуги, как бы не решили, что он обидел юную госпожу: скандал неминуем. Впрочем, может, и вправду обидел.

– Прости, – говорит наконец Джульетта, всхлипнув еще раз, но сдержав плач. – Прости, я просто не знала, как тебе сказать. Мы друзья… мы же так давно друзья.

– С ним, со мной? – устало уточняет Людвиг, не решаясь даже коснуться узкого плеча. Джульетта кидает на него взгляд сквозь пальцы, испуганно и смущенно, и он, вздохнув, прибавляет: – А что? Кто-то пусть будет просто другом. Кто-то…

– Ему я нужнее, ты должен понять! – Она перебивает резко, почти запальчиво, так, будто решилась на возглас после мучительной борьбы. Глаза ее сверкают, увлажняются вновь, а голос срывается: – Пойми! Разве может гений… один? Помнишь Моцарта? Я не хочу быть как эта его ветреная Станци, спать с кем попало, рожать от кого попало, а потом с умным видом восхищаться покойным мужем, я, я…

Людвиг удивленно морщится: даже «гений» в адрес Мышиного короля не выбивает его из колеи больше, чем следующие инсинуации. Констанц Моцарт не слишком нравилась и ему, но слухи, которые расплодились о ней вскоре после смерти Великого Амадеуса, – об интрижках с его учениками, о том, что второй сын нагулян, – омерзительны. Больше всего их отчего-то любят повторять молоденькие девушки, и Моцарта-то не знавшие, зато с таким видом, будто неверная Констанц сама признавалась им в своих похождениях за чашкой шоколада.

– О чем ты? – как можно мягче спрашивает он, имея в виду последнее замечание, но Джульетта понимает его иначе. Опять берет за руку, заглядывает в глаза почти умоляюще:

– Людвиг, ты сильный, ты уже многого добился. А он совсем один, его не любит даже семья. Помнишь, ты еще рассказал о каком-то художнике, подарившем тебе картину, о том, что он творил вопреки воле родных?

– Дело не в… – начинает Людвиг, но осекается: похоже, она даже не помнит, кто был на той картине, не понимает, что художнику запретили не просто «рисовать», а «рисовать Наполеона». Джульетта продолжает сама, тверже и взволнованнее:

– Я вдохновляю его – он так сказал. Я – солнце. Солнце Италии, которое он ищет.

– Трогательно, – одними губами шепчет Людвиг. – Красиво.

– Пойми нас, пожалуйста. – Она сжимает его руку уже обеими руками.

«Нас».

– Он… как тот твой карп, который хочет стать драконом.

И под очередной ее всхлип Людвиг, сжав зубы, убеждает себя, что понял. Конечно, понял, он всегда всех понимал, он вообще добрый малый, но как же… дико. Карпы. Джульетта забыла разговор у пруда ровно до момента, пока не загорелось ее сердце, а теперь использует как оружие. Или это месть судьбы? Да, в «Лунной»[77] сонате нет ни звука для карамельной принцессы, все принадлежит Безымянной, зато легенда! Легенда теперь – залог любви двух равных по крови детей.

– Значит, будешь его ангелом? – хрипло спрашивает Людвиг, даже не понимая, что испытывает, горечь, жалость, зависть? – Предупрежу сразу: ангелам живется тяжело.

– Я… я справлюсь! – после секундного колебания почти выкрикивает она и твердит как заведенная: – А ты прости меня, Людвиг, пожалуйста, прости! Простишь?..

Она привстает на носки, заглядывает ему в глаза, шмыгая носом. Ребенок, сущий ребенок, еще не понимающий: разбить вазу и разбить сердце – не одно и то же. И под этим невинным, ласковым взглядом Людвигу ненадолго, на несколько секунд, прежде чем осколки разлетятся, становится смешно. А еще очень, очень легко.

– Да, – выдыхает он и улыбается. – Да, более того, твоя любовь вряд ли нуждается в моем прощении. – Следующие слова стоят усилия, но он справляется: – На том и закончим. Прощайте, карамельная принцесса, не обожгите крылья.

И он делает то, что Джульетта иногда делала с ним в их общие светлые, полные надежд времена: не заботясь о приличиях, щелкает ее по милому носику, прямо на глазах у показавшейся из коридора служанки. Шепчет: «Привет кузинам, привет Мышиному королю», а потом быстро идет прочь. Нужно бежать,