И тогда Ионидис захохотал. Громко, пронзительно, с истерическимзавыванием. На него смотрели, испуганная старушка даже отшатнулась. А онпродолжал смеяться.

— Господи, — шептал он, почти плача, — каквсе это здорово — Николай Кузанский. Какой прекрасный философ. Как все этоздорово.

Сидевшая сзади молодая женщина покрутила пальцем у виска.Все понимали, как ему плохо. Один старик даже вытащил валидол, протягивая егоИонидису.

Тот взял таблетку.

— Я идиот! — закричал он на весь автобус. —Люди, какой я кретин!

Пассажиры переглядывались, не понимая, почему так нервнореагирует этот человек на какие-то листы бумаги.

— Николай Кузанский мой друг, мой брат, моякровь! — закричал он, смешно кривя рот. И, схватившись за голову,застонал. Водитель, видевший выкрутасы мужчины, с сожалением подумал, чтопридется останавливаться в поселке и высаживать этого типа.

Ионидис по-прежнему держался за голову. Он уже не кричал ине плакал. Он просто стонал. Стоявший над ним Николай Кузанский пытался утешитьего, объясняя свой следующий трактат. И ласково улыбался ему, словно сочувствуя.

Вечером этого дня в кабинете заместителя Директора ФСБ пооперативной работе раздался звонок правительственного телефона. Хозяин кабинетабыстро поднял трубку.

— Что случилось? — спросил гневный голос. —Где списки? Вы нашли этого грека?

— Нашли. Он в совершенно невменяемом состоянии. Твердитпро какого-то Николая Кузанского. Его привезли в ближайшую больницу.

— Где его автомобиль?

— Его мы тоже нашли.

— Там ничего не было?

— Нет.

— А где его папка?

— Была с ним, — осторожно сказал хозяин кабинета.

— Списки где? — не сдержался говоривший.

— Мы их не можем найти. Но он ни с кем не встречался,это точно.

— Нас опять провели. Эти идиоты из «Феникса». Они ещеиграют в свою войну. Но одни они ничего бы не смогли сделать. Это Дронго. Этоон, сукин сын. Он нас обманул.

— Мы сделали все, что могли.

— Он и в Ташкенте обманул всех, и в Лондоне. Потом онвырвался в Шереметьево, наконец обманул нас на Кутузовском проспекте. Такомучеловеку опасно долго жить. Ты не считаешь?

— Я все понял.

— Хорошо. И разберись с остальными. Вчера президентподписал указ. Ты знаешь, кто будет Директором ФСБ?

? Знаю. Я хотел вас поздравить.

— Это хорошо. Вот ты и соображай. Иначе быстро вылетишьсо своей работы. Уберите всех, кто знает об этом деле. Всех, без исключения. Тыменя понял? И на этот раз никаких осечек.

— Я все понял.

— Начните с автора этих списков. Он вполне может попамяти восстановить их, а нам они ни к чему. Ясно?

— Понимаю.

— До свидания, — говоривший положил трубку.Заместитель директора минуту просидел молча. А потом вызвал своего секретаря:

— Ларионова и Самсонова ко мне, быстро.

Впервые в жизни он должен был принять целый комплексрешений. Но если сейчас промедлить или попытаться отсидеться, все можетзакончиться крахом. Ему нужно сделать все, чтобы уцелеть. И хотя это крайнерискованные операции, у него просто нет другого выхода.

Дверь открылась, и в кабинет вошли вызванные им офицеры.

Вечером этого дня Пахомов с удивлением, смешанным с ужасом,читал списки агентуры, составленные бывшим министром безопасности. Сидевшиерядом Комаров, Иваницкий и Родионов были мрачны, как никогда. Казалось, толькоДронго сохранял обычное присутствие духа.

— Эти списки нельзя публиковать, — наконец выдавилПахомов, посмотрев на присутствующих, — их нельзя публиковать ни в коемслучае. В мире разразится скандал. Мы будем посмешищем перед всеми странами.Такое количество агентов сделает нашу страну на тысячу лет объектом насмешеквсего цивилизованного мира.

— Да, — согласился Комаров, — я тоже таксчитаю. Родионов промолчал. Он помешивал ложечкой в своем стакане, стараясьсохранять присутствие духа.

— Что будем делать?

— Оставим эти списки, спрячем, — предложилПахомов, — иначе никак нельзя.

— Согласен, — ответил Иваницкий.

— Да, — выдохнул Комаров.

Родионов кончил размешивать сахар в стакане и молча убралруку.

— Значит, все напрасно? — спросил Дронго. —Значит, мы напрасно искали эти списки, рисковали ради них. Значит, напрасноради этих клочков бумаги убивали стольких людей, лгали, предавали, продавали?Чем тогда мы отличаемся от них?

— Ты становишься нетерпимым, — заметилРодионов, — а так нельзя.

— А вы, кажется, все становитесь миротворцами.

— Ты действительно не понимаешь, какой скандал можетвызвать опубликование этих документов, — спросил Иваницкий, — илипросто не хочешь вникать в смысл происходящего?

— Я понимаю, — кивнул Дронго, — но зачемнужно было доставать с таким трудом эти документы, если в итоге они оказалисьмертвым грузом; Лучше было бы отдать их этому полоумному греку. Он, кажется,тронулся от счастья, когда увидел списки. За них он мог получить конкретнуюсумму. А мы просто замаринуем эти документы и будем держать до тех пор, покаони не испортятся. Вернее, уже никому не будут нужны. Вы считаете этонормальным?

— Их нельзя публиковать, — вздохнулПахомов. — У меня ребята погибли, и я первый должен рваться отомстить. Новместе с водой мы выплеснем и ребенка. Получается, что почти каждый второйполитик в России агент или осведомитель КГБ. Понимаешь, что это конкретно означает?Скандал потрясет не просто нашу политическую систему, он может вызвать просторазвал России. Развал страны на ряд независимых регионов. Тем более, что иместные вожди этих регионов оказались далеко не безупречны:

— Значит, документы оказались не просто опасными, асамоубийственными. Верно? И поэтому мы должны от них отказаться, — подвелитоги Дронго. — У Багирова они приносили пользу. Он мог ими шантажироватьнекоторых политиков. А мы ввиду нашей порядочности не сможем сделать и этого.Все правильно. У нас есть совесть, а какая совесть есть у негодяев?

Дронго поднялся.

— Кажется, мы все решили, — сказал он, — вовсяком случае, я могу быть свободным.

— Ты не хочешь ничего сказать? — удивился Комаров.

— Ничего. Мне даже неприлично вмешиваться в ваши дела.Я гражданин теперь уже другого государства. Таллин, Киев, Минск, Ташкент,Тбилиси, Баку, Алма-Ата — это все теперь чужие города для вас. Многие из вас,доказывая свой интернационализм, готовы были даже выговаривать по-русскиТаллинн с двумя буквами «н» и говорить «Алмата», надеясь, что эстонское иказахское звучание сделает вас ближе друг с другом. Вы все рассчиталиправильно. Я был иностранцем, и я им остался. Для меня Москва и Санкт-Петербургтеперь чужие города. Санкт-Петербург. «Как много в этом слове для сердца русскогослилось», — насмешливо произнес он, перефразируя известные стихи. —Кажется, мне здесь уже нечего делать. Я должен возвращаться в свой город. А выбудете по-прежнему гореть и возрождаться, строить и снова разрушать, вы же«Феникс», восстающий из пепла. Какое удивительно точное название для России.Строить и ломать, возрождаться и снова строить. Снова ломать и снова строить. Итак тысячу лет. Впрочем, я, кажется, начинаю философствовать. Прощайте,господа!