мы в совете хорошо поработали и что маски, сделанные по нашим эскизам, в самом деле производят достойное впечатление. Именно так! И мы сделали это вопреки вашим запугиваниям на той злополучной встрече в «Старой липе». Ни в коем случае мы не остановим замечательный праздник, будем гулять до самого конца! И никакие гнилые трутовики нам не помешают!

– Да чтоб тебе подавиться желтыми склизкими сморчками! – крикнул ему старик Пфиффер.

Парасоль в смятении отшатнулся. Мало того что ему нанесли оскорбление при посторонних, так он еще никогда раньше не слышал, чтобы старый знахарь из Зеленого Лога говорил подобным образом. Возможно, Одилий Пфиффер среди прочего обладал также впечатляющими способностями к управлению временем, поскольку возраст, казалось, не имел к нему отношения. Он стоял перед перепуганным Парасолем с горящими глазами, а голова старика была поднята гордо и отважно, будто у короля из древнейших времен.

Гортензия искренне надеялась, что эта внезапная перемена все же подействует на Лоренца Парасоля. Все, кто путешествовал со стариком Пфиффером, знали о его скрытых способностях, которые порой могли вызволить из безнадежной ситуации. Однако Гортензия не ожидала, что на площади появится Резеда Биркенпорлинг. Та заявилась в сопровождении десятка Моттифордов – и самым впечатляющим среди них был Гизил в зловещей волчьей маске. Одетые в те же полуночные цвета, что и хозяйка трактира, жители Краппа, никому не подчинявшиеся, теперь казались ее личной свитой, словно темные стражи, перед которыми все склонялись в молчаливом почтении.

«Добрый Гизил в этом году явно не на верной стороне, а значит, он встал на опасный путь», – подумала Гортензия.

Резеда Биркенпорлинг отбросила зонтик в сторону так решительно, словно тот давно ей мешал, и заговорила.

– Никто не остановит праздник до полуночи, – сказала она резко и с явным презрением к тем, кто помышлял о таком невероятном поступке. – Те, кто желает уйти, пусть убираются немедленно и не портят другим удовольствие от древних обычаев Холмогорья.

– Решать должен совет. Нужно провести голосование, – осмелился возразить Биттерлинг и тут же удивился своей решимости.

Резеда подскочила словно ужаленная.

– Если бы решать доверили мне, – сказала она таким тоном, словно ее желание давно исполнилось, – если бы это зависело от меня, Звентибольд Биттерлинг, впредь мы бы обходились без ваших советов, потому что в них больше нет нужды.

В ответ на ее слова закаркала стая воронов, словно в знак похвалы или насмешки. Квендели запрокинули головы под масками и уставились в небо. Над ними нависли тяжелые тучи, которые не мог разогнать даже неистовый холодный ветер. Возможно, он и не пытался.

Раздался яростный рев, но на этот раз выла не буря. Затем в одной из высоких облачных башен появилась черная стая, состоящая словно и не из пернатых, а из грома и молний. Сотни птиц опустились на вершины семи дубов. Крепкие ветви древних деревьев прогнулись под их огромным весом.

Квендели придвинулись ближе друг к другу. Даже Резеда Биркенпорлинг не смогла бы остановить тревожные крики, которые раздались повсюду:

– Смотрите, черные птицы из Вороньей деревни! Вороны, вороны, галки и сороки! Сколько их! И будет еще больше! Святые пустотелые трюфели, страшное знамение! Такого еще не бывало, кажется, они летят прямо из глубины небес!

* * *

– Моя Эмбла исчезла, – сказал Лаурих Сток необычайно серьезным голосом и снял медвежью маску. Одетый в темные меха, он вдруг стал похож на жалкого зверька, попавшего в глубокую яму.

Егерь из Краппа воспользовался волнением, которое вызвало появление стаи черных птиц, и вышел из рядов Моттифордов. Его ухода никто не заметил. Гизил пристально посмотрел на Резеду и Парасоля, прочие Моттифорды переглянулись с остальными членами совета, а затем, склонив головы, посовещались. Поскольку никто из них, кроме Лауриха, не снял масок, со стороны казалось, что баумельбуржцы ведут переговоры с эмиссарами из призрачных земель.

Теперь егерь стоял в стороне, под одним из дубов, вместе с Одилием, Гортензией и Биттерлингом. Рядом с Лаурихом сидели его волкодав Гриндель и маленький терьер Гизила – Тоби, который, с тех пор как хозяин стал разгуливать в облике черного волка, предпочитал компанию большого четвероногого друга.

– И давно ты ее не видел, Лаурих? – осторожно спросил старик Пфиффер у встревоженного отца уже второй раз за утро. Он решил, что не будет настаивать на прекращении праздника. Все равно совет не обращал на них со спутниками внимания, оттеснив в сторону, будто надоедливых детей. Одилий мог бы объяснить устроителям праздника, почему их священные дубы теперь шевелятся и каркают. Но катастрофа уже началась, и он подумал о тех немногих союзниках, которые у него остались.

Хранитель моста ушел с площадки для фейерверков и, скорее всего, не появится до сумерек. Себастьян Эйхен-Райцкер всегда был сам по себе, и, как правило, не без оснований.

Однако больше всего старика Пфиффера беспокоило то, что до сих пор не прибыли квенделинцы. У него возникло смутное ощущение, что все идет не так. Одилий с тревогой вспоминал страшную бурю над Холодной рекой, бледные острые молнии, которые они видели издалека во время путешествия, когда в живой изгороди назревала совсем другая угроза. Что, если все это связано, а старина Бозо и его друзья уже давно попали в беду?

– Я не видел дочь уже более двух часов, что само по себе необычно. – Огорченный голос Лауриха вывел Одилия из задумчивости. – Она обещала, что все время будет рядом со мной. Моя хорошая Эмбла – довольно робкая и застенчивая девочка, как вы знаете. Но в маске совы она будто преобразилась. Клянусь всеми грибными кольцами доброго леса, может, я и не верю в призраков и магию, но эти жуткие старые маски меняют нас. Они словно обретают власть над теми, кто их носит, направляют и навязывают свою волю.

Лаурих глубоко вздохнул и потер рукой висок.

– У меня голова от этой штуки болит, – продолжал он, тряся медвежьей маской с такой яростью, словно это была отрубленная голова страшного врага. – Но могло быть и хуже, ведь она словно нашептывает что-то потихоньку, проникает прямо в мысли. Мой господин Гизил и слышать об этом не пожелал, хотя я заметил, что и он, и его сыновья как-то странно застонали под этой ношей и стали сами на себя не похожи. Эмбла чувствовала то же. Надела маску совы – и стала непокорная, отвечала резко. Я посоветовал снять ее, что бы ни думали устроители праздника, но все пошло не так. А еще мне показалось, что и у меня мысли путаются, чем дальше, тем сильнее, и в этом явно виновата