Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старик Пфиффер обратил внимание на последние слова Лауриха, а вместе с ним прислушались и Гортензия с Биттерлингом.
– Хелмлинги уезжают из Баумельбурга? – спросил Одилий, задумчиво глядя мимо остальных. – Что ж, неудивительно, ведь они умеют читать знаки, – пробормотал он, затем вновь повернулся к егерю.
В воздухе все сильнее раздавалось карканье ворон, словно надвигалась зловещая буря. Лаурих Сток поднял голову и прислушался.
– Я знаю этот звук. Когда ястреб, который охотится по утрам над Сверлянкой, сбивает голубя, он садится на ветку, чтобы возвестить о победе. Тогда его черные приятели прилетают на соседнее дерево и с криками требуют своей доли, которая достается им нечасто. Большая тут стая, верно, вороны поджидают могучего охотника. Интересно, на кого он нацелился?
Слушатели удивленно посмотрели на него: молчаливый егерь никогда раньше такого не говорил. Гортензия с подозрением покосилась на маску, которую он не выпускал из рук, несмотря на отвращение.
– Ты собирался рассказать нам о Хелмлингах, а потом об Эмбле, – напомнила она.
– Паутина в мозгу! – фыркнул Лаурих. – Вот видите, я теряю нить мысли, как будто голова набита опилками. На самом деле есть у меня одна догадка: пожалуй, именно Зимняя королева вызволила меня из этого зловещего сумрака. Ведь когда мы проезжали мимо ее колесницы, мне показалось, что Гризельда Хелмлинг кивнула в мою сторону. Должно быть, так и было, потому что верный Гриндель посмотрел на нее в ответ и радостно залаял, словно узнал доброго друга. Нюх у него отменный. В следующее мгновение я почувствовал себя гораздо лучше и снял маску. – Он вздохнул, прежде чем продолжить речь. – Но к тому времени было уже слишком поздно. Для моей бедной девочки, я имею в виду. Эмбла внезапно развернула пони и поскакала за темными всадниками, как будто не могла поступить иначе. Я хотел ее догнать, но путь преградила другая процессия в масках. Там было много мрачных существ с юга и с Туманных камней; я не смог пробиться сквозь их ряды. Теперь мне кажется, что они все сделали нарочно.
– За кем поехала твоя дочь? – спросил старик Пфиффер, хорошо знавший милую девушку по визитам в сторожку. Он всегда останавливался поболтать с ней о саде, который был ее гордостью и радостью, и сейчас, слушая рассказ отца, с трудом узнавал прежнюю Эмблу.
– Она отправилась за ряженым в последней маске, – ответил Лаурих Сток, и на его лице отразилось отчаяние. – Их было семь, вы же знаете, я нашел их в сторожке. Лучше бы и не находил никогда. Ее заманил второй «волк». Сначала я подумал, что под маской скрывается один из сыновей Гизила, нам всем так казалось. Да и сама Эмбла, должно быть, решила, что это тот жалкий дурачок Томс, который несколько недель отирался вокруг сторожки, как влюбленный дворовый кот. Но, боюсь, это был не он. Господин не дал мне ответа, когда я спросил, кто на самом деле прячется под маской второго волка. Даже не знаю, кто ехал с нами бок о бок в кавалькаде Моттифордов и заманил Эмблу. С тех пор я повсюду ищу ее и не могу найти.
* * *
Наконец, Карлман вновь обрел ясность мысли и задумался, что же заставило его свернуть со знакомой улицы на кривую неизвестную дорогу. Он так и не понял, по своей ли воле очутился во дворе, залитом голубым волшебным светом. Казалось, он вот-вот очнется ото сна или обморока. Карлман даже не смог бы ответить, открыты ли его глаза, но, несмотря ни на что, не чувствовал себя плохо, им владела только странная отстраненность. Со сдержанным любопытством молодой квендель ждал, что же произойдет дальше.
Прикоснувшись к глазам, он почувствовал под пальцами шершавую, грубую древесину. Значит, на нем все еще была старая дядюшкина маска из забытого шкафа в подвале. Стоило дотронуться до нее, как Карлмана охватила волна теплых мыслей, и туманное безразличие, сковавшее его прежде, развеялось. На краткий миг он ощутил глубокую связь с Бульрихом и, более того, со всем Холмогорьем и его обитателями. Это было одно из тех редких мгновений чистого счастья, когда сердце радостно заходится при мыслях о жизни: та представляется прекрасной – возможно, из-за голубого летнего неба и кукурузного поля, колышущегося на ветру, – и душа переполняется теплом, добрыми мыслями о семье, друзьях и знакомых далях.
Карлман очень четко ощущал эту связь, но в то же время понимал, что ее легко можно разорвать.
Холодный ветер с такой силой дул в лицо, что даже сквозь маску квендель ощущал покалывание, как от тысячи булавок. Он поднял голову и увидел, что перед ним открывается мрачный вид. От внутреннего двора почти ничего не осталось, кроме тусклых очертаний по краям дыры в безвестность, похожих на медленно растворяющуюся картинную раму.
У Карлмана перехватило дыхание. Он, без сомнения, смотрел на бесплодную пустошь, которую вместе с друзьями видел в туманной мгле в Волчью ночь. От тревожного пейзажа его отделяло всего несколько шагов. Карлману в страхе почудилось, что оттуда к нему тянутся холодными пальцами злые силы. Переливчатая игра огней исчезла, и в воздухе поплыли бледные клубы тумана. Они висели над коричневатым, заросшим травой холмом, который возвышался над равниной почти на двадцать локтей и теперь начинал четко вырисовываться.
Карлман заметил на нем темный прямоугольник – дверь на склоне. Перед ней в землю были воткнуты длинные шесты. Не двигаясь с места, он с ужасом смотрел на них, как раньше, когда видел им подобные на рыночной площади у Жабьего Моста, в тумане у реки Зайчатки и в саду сестер Кремплинг. Сейчас на шесты вместо масок оказались насажены черепа представителей великих и малых народов. Этот холм был могилой.
Карлмана охватило неудержимое беспокойство, как и в последнюю ночь жизни матери. «Какое ужасное место, – подумал он, – именно таким я представлял себе край мира».
Высоко в пустынном небе парили несколько черных птиц. Их хриплые крики разносились по ветру, словно голоса затерянных душ. Молодой квендель внимательно пригляделся ко входу в курган. К его неизмеримому ужасу, от двери исходило бледное свечение, становившееся все ярче, словно кто-то с фонарем приближался к ней из глубины холма.
Несмотря на расстояние, Карлман слышал шаги и шорох, как будто по земле тащили что-то большое и тяжелое. Мать тоже рассказывала о подобных звуках, доносившихся из тумана. Горло сдавил страх, казалось, тот, кто медленно пробирался к двери