Когда Воробушек пришел с завода, то первым делом включил домашнее радио, хотя и соседское им было прекрасно слышно. Он попал под дождь, и мокрые волосы жалко облепили его лоб. Ай Мин взяла полотенце и принялась вытирать Воробушку голову.

— Что ты сегодня учила? — приглушенно спросил он.

— Все подряд. А мы цветы на площадь Тяньаньмэнь понесем?

Он отвел с лица уголок полотенца.

— Цветы?

— Ну смотри, все соседи их делают. — Из окон было видно, что происходило в домах по ту сторону узкого проулка, а еще можно было заглянуть в комнаты, примыкавшие к их кухне; там семейство Гуа складывало из бумаги белые хризантемы, символ траура. — Для товарища Ху Яобана! Он сегодня умер вообще-то.

— М-м, — сказал Воробушек.

Он наклонил голову набок, пытаясь вытряхнуть воду из уха. Теперь его волосы стояли дыбом, и он походил на дельфина.

— Знаешь, — беспечно сказала Ай Мин, — когда его спросили, в какой области политика Председателя Мао еще может быть актуальна для Китая, Ху Яобан сказал: «Думаю, ни в какой».

— Лучше бы тебе такого не повторять.

— Если генсеку можно, то почему мне нельзя?

Отец выпрямился.

— А с каких это пор ты у нас генсек? И разве он не попал под чистку?

Хунвейбины орали по радио бредовые лозунги про опороченного Ху Яобана. То были шестидесятые, когда Ай Мин еще не родилась, и безумная звукозапись уже через несколько секунд уступила место лучшим дням. Вот он, Воробушек, в новой экономической зоне, вот он на северо-западе вместе с членами партии. После культурной революции и падения Банды четырех товарищ Ху трудился над реабилитацией ложно обвиненных… Он посетил более 1500 уездов и сел, до самых отдаленных районов Синьцзяна и Внутренней Монголии, дабы убедиться, как проявляет себя политика партии в жизни народа…

Дождь полил еще сильнее. Ай Мин неторопливо чистила апельсин.

По переулку прошла Ивэнь в новеньком розовом платье, покачивавшемся на ходу вокруг бедер и парившем над длинными бледными ногами. Ай Мин почувствовала себя уязвимой — как чищеный апельсин, который держала в руке. Они были одного возраста, но по сравнению с Ивэнь, уже настоящей студенткой, Ай Мин была всего лишь ребенком. У Ивэнь был переносной кассетный магнитофон, и на ходу она всегда слушала музыку. Слушать музыку, которую никто больше не мог услышать, было очень современно и до мозга костей по-западному. Частная музыка вела к частным мыслям. Частные мысли вели к частным желаниям, их частному исполнению — или частному голоду, к целой частной вселенной, скрытой от родителей, семьи и общества.

Скрип пластиковых шлепанец Воробушка прервал ее размышления. Ай Мин вручила ему почищенный апельсин, и Воробушек улыбнулся, точно она дала ему само солнце. Он пошел к проигрывателю, и Ай Мин выключила радио, прервав Ху Яобана на полуслове.

Она забралась в кровать, хоть было еще рано. Фуга из «Музыкального приношения» Баха кружила во тьме, как собака, гоняющаяся за собственным хвостом. Ай Мин слышала, как пришла домой мать и как родители обмениваются привычными словами. Та же кровать, другие сны. Эта старая поговорка в точности описывала Воробушка и Лин. Как так вышло, что ее мать была столь независимым, современным существом? Как так вышло, что ее отец любил кого-то столь далекого от его насущной реальности? Как могла бы Ай Мин прожить лучшую жизнь, чем они? Единственным значимым для нее вопросом из сочинения было — как может человек сам творить свое будущее?

В понедельник Ай Мин наткнулась у колонки на соседку Ивэнь.

— Ты же идешь сегодня на Тяньаньмэнь? — спросила старшая девушка.

Ай Мин оторопела и смогла выдавить только:

— Зачем?

Девушка рассмеялась. Она подняла полное ведро и нетвердо отступила.

— И правда, зачем? — смеясь, сказала Ивэнь. — А я тебе почти поверила! Ай Мин, ну ты меня и подловила. Такой прямо вид невозмутимый! Если мне когда-нибудь понадобится алиби, первым делом пойду к тебе.

Ай Мин улыбнулась, глядя, как розовое платье Ивэнь уплывает прочь по переулку.

Вернувшись к себе в комнату, она какое-то время стояла, глядя на стопку книг на столе. До вступительных оставалось еще три месяца. Она задернула штору, переоделась в другое платье и ушла.

Она не спеша ехала на велосипеде, наслаждаясь овевавшим лицо ветром. Задолго до того, как Цзянгоумэнь перешла в проспект Чанъаньцзе, она стала замечать усеивавшие дорогу обрывки цветов, бумаги и лент, которые все сбивались, как тучи, пока на самой площади ее не встретила совершенно небывалая сцена. На ветру пульсировали бумажные ленты тысяч похоронных венков. На самом съезде с проспекта рабочие устроили народный сход, какие-то девушки читали стихи, а группка студентов сгрудилась на земле с тушью, кистями и бумагой и писала плакаты — каждый с сочинение длиной. Ай Мин прошлась дальше по площади, наивно пытаясь отыскать Ивэнь. Бетон словно разбегался у нее под ногами, расползаясь во все стороны, как бесконечный серый след.

У Памятника народным героям три бабки вполголоса вели подрывные речи: «Сердечный приступ». — «Вот так вот сразу и приступ! Посередь заседания Политбюро». — «Эти хитрые лисы его унижали, травили, пока не добились, что сердце не выдержало…» Над ними высился исполинский черно-белый Ху Яобан — фото до того увеличили, что один нос товарища Ху был высотой с человека. Повсюду были плакаты — на земле, прикрепленные к Памятнику, на самодельных досках. Те, кому следовало умереть, живут. Тот, кому следовало жить, умер. От одного того, что она прочитала этот плакат, Ай Мин почувствовала себя так, словно обругала правительство или сдала отца властям.

Она даже подняла руку — закрыть глаза. И все же между пальцев проскальзывали слова с плакатов: Почему нам нельзя самим выбирать себе работу? Кто дал правительству право собирать на меня досье?

Она отвернулась — только чтобы оказаться лицом к другой стене бумаг.

Не пора ли начать жить как люди?

Помните?

Мне одиноко.

Она подошла поближе и прищурилась, вчитываясь в иероглифы. Помните?

Что за противозаконные мысли. Те, кому следовало умереть… Но с другой стороны, а почему вообще какие угодно мысли должны быть противозаконными? Вдали зашевелился бетон, превратившись в небольшую толпу. Небольшая толпа словно размножалась — появлялось все больше и больше демонстрантов с длинными, как корабли, транспарантами. «Вставайте в бой, рабы! Вернем трудов плоды…» Флаг Университета Цинхуа нырнул вниз и в сторону, а еще там были другие флаги — Бэйханского университета и Народного университета. Студенты уперлись в шеренгу милиционеров. Издали казалось, будто серая волна поглотила рыбий косяк. Милиционеры исчезли, а толпа стала гуще. На Ай Мин поплыл тоненький, как палец, транспарант «Да здравствует образование!».